Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— Да, действительно, это сюрприз. Я и правда раньше не заду­мывалась о такой возможности. Но на самом деле не думаю, что вы должны так сильно беспокоиться. Шесть месяцев — это долгий срок, и я уверена, что за это время можно сделать все необходимое. Вы согласны? — Она говорила вежливо, холодно и формально. Слишком вежливо, слишком формально. Она отстранялась.

— Нет, Кейт, не уверен. Мне не нравится, что вы стали та­кой покладистой и отстраненной. В последнее время мы научи­лись говорить друг с другом гораздо более прямо. Думаю, вы оби­жены и, возможно, рассержены. Вы можете обнаружить в себе подобные чувства?

— Нет, не думаю. Просто я осознаю, что мне необходимо не­которое время, чтобы обдумать то, что вы сказали, и чувствую некоторое раздражение от того, что вы все время превращаете все в греческую трагедию. В самом деле, я не чувствую себя такой уж расстроенной.

Она говорила обычным голосом, очень рассудительно. Может быть, я недооцениваю ее прогресс? Верно, Кейт слегка отступила назад, но разве это не нормально? Мне что, хотелось, чтобы она была так привязана ко мне, что мой отъезд должен был вызвать серьезную травму? Или я хочу поверить в то, что она хорошо пе­ренесла это известие, потому что мне слишком тяжело прорываться снова через ее стену?

— Хорошо, Кейт, у нас много времени сегодня. Почему бы не продумать то, что я сказал вам, и не сделать это вслух, чтобы я мог слышать и помочь, если необходимо?

Но мне не пришлось делать что-либо. Сеанс проходил спокой­но. Кейт говорила обычным тоном и сохраняла осторожную эмо­циональную дистанцию. Я пытался — по-настоящему ли? — про­никнуть сквозь эту стену вежливости, восстановить более близкие рабочие отношения. Она была приветлива, холодна и совершен­но не желала вспоминать о каких-либо иных отношениях. Я думал: ей нужно время, как она и сказала; это нормально, даже хорошо — иметь некоторую отсрочку, когда случается что-то неожиданное. Кейт очень хорошо держится, если рассматривать все в целом. Но потом я подумал: она отгородилась стеной; мы потеряли все, к чему шли долгие месяцы; она отступит теперь назад так далеко, что никогда больше не рискнет выйти из своего укрытия. Я чувство­вал надежду, беспокойство, ожидание, подавленность. Ее яркое платье казалось печальной насмешкой. Ее лицо, хотя и не выгля­дело по-настоящему печальным, явно больше не соответствовало ее платью.

22 октября

На следующий день, во вторник, Кейт должна была прийти в 10 часов утра. Она не пришла. Ни слова, ничего. Я сидел в ожи­дании, пытался читать, чувствовал себя беспокойным, расстро­енным, злым, виноватым. Обычно я не разыскиваю пациентов, когда они пропускают сеансы, — отчасти из принципа (лучше, если пациент чувствует, что его потребности важнее всего), отчасти из гордости, отчасти из уважения к самостоятельности человека — но на этот раз? Я позвонил Кейт домой. Ответа не было. Я позвонил на работу. Кейт быстро подошла к телефону, говорила деловым тоном. Она забыла, закрутилась на работе. Нет, она не думает, что это имеет какое-то особое значение. Нет, она не хочет прий­ти в другое время сегодня. Нет, она не хочет, чтобы я специаль­но выделил ей время завтра (обычно по средам мы не встречались). Обычное время в четверг будет вполне удобным. Она сожалеет, что заставила меня беспокоиться. Благодарит за звонок. Осторожна, вежлива, недоступна.

24 октября

Четверг был совсем другим. Когда я открыл дверь в приемную, я сразу почувствовал исходящие от нее волны гнева. Она не отве­тила на мое приветствие, не посмотрела на меня, прошествовала в кабинет, села на твердый стул у стола и посмотрела мне прямо в глаза.

— Я размышляла о вашем намерении уехать, о том, как вы в одностороннем порядке объявили мне об этом, и пришла к выво­ду, что вы бесцеремонны, безответственны и совершенно лжи­вы. — Резкий, тяжелый удар прямо между глаз.

Я был в нокауте. Эта женщина не играла. Она в ярости и была намерена продемонстрировать мне это. Я хотел возразить, объяс­нить, но внезапно почувствовал какую-то гордость за нее. Она не собиралась все это так оставлять. Это прорыв. И я почувствовал некоторое облегчение.

— Расскажите, каким я кажусь вам, Кейт, — попросил я спо­койно, стараясь быть очень искренним сейчас.

— Хочу спросить вас: вы что, думаете, что имеете право зачем-то приглашать людей работать с вами, поощрять их к тому, чтобы они доверяли вам, настаивать на том, чтобы они относились к психотерапии как к главному событию своей жизни, а затем объяв­лять: "Я собираюсь уехать на время. Кто-нибудь другой позаботится о вас". Что дает вам право так относиться к людям? — Ее глаза сверкали, голос дрожал от напряжения, челюсти были сжаты.

— Кейт, я чувствую, вы всерьез разозлились на меня. Вы про­сто в бешенстве и обрушиваете его на меня с огромной силой.