Наука, философия и религия в раннем пифагореизме

Впрочем, сам термин άκουσμα в его «пифагорейском» смысле впервые встречается только у Ямвлиха. Вся предшествующая ему традиция, в том числе и Порфирий, называет эти изречения не ακούσματα, а σύμβολα,[313] так же именует их сам Ямвлих в «Протрептике» (21), где представлена целая коллекция этих заповедей, и в других местах.[314] В отличие от пищевых запретов, неопифагорейцы понимали symbola иносказательно: «через весы не шагай» означало «не присваивай себе больше, чем нужно», «огонь ножом не разгребай» — «не раздражай гневливого человека» и т.п. (Porph. VP 42). Однако придумано символическое толкование отнюдь не Порфирием и Ямвлихом — оно появилось еще до Аристотеля. В конце V в. Анаксимандр из Милета (младший) написал книгу с характерным названием Συμβόλων Πυθαγορείων έζήγεσις (58 С б),[315] в которой он толковал предписания типа «ножом огня не ворошить» или «от целого хлеба не откусывать».[316] Аристотель пользовался книгой Анаксимандра, который, вероятно, и был одним из тех, кто «привнес извне правдоподобные обоснования». Но если бы Анаксимандр знал о пифагорейской общине, исполнявшей прямой смысл предписаний, что могло его побудить к такому толкованию? Сам он пифагорейцем не был и вовсе не обязан был рисовать их в более выгодном свете.

Может быть, сами «акусматики» в это время уже отошли от прямого смысла заповедей? В таком случае, когда же он соблюдался? Фон Фриц полагал, что «акусматики» появились после крушения пифагорейских гетерий в середине V в. Желая, в противоположность «математикам», сохранить старое учение без всяких изменений, они, как часто бывает, «понимали его гораздо дословней и уже, чем это первоначально подразумевалось».[317] Фон Фриц безусловно прав, не желая прямо отождествлять «акусматиков» с ранними пифагорейцами, но если до середины V в. эти заповеди еще не вошли в силу, а в конце V в. от их прямого смысла уже отошли, соблюдались ли они в короткий период между двумя этими датами?

И вообще: почему за толкование «пифагоровых» symbola взялся посторонний человек, софист из Милета, а не кто-то из «математиков», понимавших, по словам Ямвлиха, их скрытый смысл? Между тем ни у кого из пифагорейских ученых и философов нет ни одного упоминания об этих табу;[318] во фрагментах Аристоксена о них тоже ничего не говорится. Аристоксен вообще не прибегал к символическому толкованию запретов: если он был не согласен с тем, что Пифагор не ел мяса и бобов, он просто отвергал эту традицию (fr. 25).[319]

Сейчас уже никто не решится назвать Пифагора автором этих табу. В отличие от symbola первых двух видов, в которых заметна некоторая близость к пифагорейским учениям, все они (кроме пищевых запретов) никак не связаны с главной религиозной доктриной Пифагора, метемпсихозом. У Гомера и Гесиода, в комедии и народных суевериях, в практике различных культов мы находим им множество параллелей,[320] показывающих, что они возникли отнюдь не в пифагореизме.[321] Однако ни в одном культе их число не превышало 5-7, тогда как до нас дошла почти сотня «пифагорейских» табу! Главное, впрочем, даже не в этом. Культовые предписания исполнялись в течение короткого времени раз в год или в несколько лет.[322] Заповеди же относятся в большинстве случаев не к культу — они полностью регламентируют собою всю повседневную жизнь человека.[323]

«Принятие акусм всерьез, — пишет Буркерт, — означает почти пугающее сужение свободы действий в обычной жизни. Встает ли пифагореец или ложится спать, надевает обувь или обрезает ногти, разгребает огонь, ставит горшок или ест, — на каждый случай у него готова заповедь. Он всегда находится в искушении и в постоянном страхе сделать что-нибудь не так».[324]

Такая картина тем не менее самого Буркерта не смущает, и он продолжает настаивать на дословном исполнении заповедей. Но если непредвзято подходить к фактам, она должна скорее предостеречь нас от того, чтобы принимать все эти табу всерьез. Кем бы ни были люди, собравшие их воедино, можно с уверенностью утверждать, что жизнь ранних пифагорейцев не была устроена на их основе. Это, разумеется, не означает, что пифагорейцы были менее суеверны, чем их современники, или что у них вообще не было никаких запретов. Однако запреты, действительно засвидетельствованные в традиции и бытовавшие, по крайней мере, среди части пифагорейцев,[325] объяснимы в контексте метемпсихоза; в то же время в них нет ничего поражающего воображение и выходящего за пределы обычной греческой практики. Этика пифагорейцев предполагала большую самодисциплину и самоконтроль, чем это обычно требовалось, их образ жизни включал в себя целый ряд диетических ограничений и правил,[326] но все это вовсе не похоже на запрет ходить по торным дорогам или говорить в темноте.