«Наука и Техника» [журнал для перспективной молодежи], 2006 № 03 (3)

12 октября 1948 года опытный образец G-42K поднялся в воздух, летные испытания показали, что проблемы с балансировкой наконец устранены, при этом летные характеристики улучшились: максимальная скорость полета увеличилась на 30 км/ч, практический потолок вырос почти на 1000 м. Серийные самолеты начали поступать в части в конце лета 1949 года, постепенно вытесняя устаревшие машины. Первыми новые самолеты получили 1, 43, 74 и 222 эскадрильи. В сентябре 1949 года, на выставке в Фарнборо, истребитель представили широкой публике. В промежутке между 1950 и 1955 годами Meteor F.8 был основным истребителем Королевских ВВС. В мае 1950 года серийный самолет с полным боекомплектом к пушкам и подфюзеляжным топливным баком (795 л) установил рекорд скорости полета по замкнутому маршруту 1000 км, показав скорость 822,256 км/ч.

Не смотря на все улучшения, Meteor F.8 серьезно проигрывал истребителям со стреловидным крылом, но невысокая цена и реклама делали его привлекательным для стран лишенных собственной развитой авиационной промышленности. Из 1183 построенных на фирмах Gloster и Armstrong-Whitworth самолетов — 94 машины купила Австралия, 23 — Бельгия, 60 — Бразилия, 20 — Дания, 11 — Израиль, 5 — Нидерланды и 19 — Сирия. Кроме этого, 300 самолетов F.8 построили по лицензии на Голландской фирме Fokker (150 штук для Голландии и 150 — для Бельгии).

F.8 широко использовался в качестве универсальной платформы для опробования различных моделей двигателей, авиационного оборудования и вооружения. На этой модели проходили испытания бортовые РЛС, системы дозаправки топливом в полете, управляемая ракета Fireflash, “лежачая” кабина пилота и т. д. Всего построили 1187 машин Meteor F.8.

(окончание следует)

КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ «Гомункулус»

И. Варшавскй

Я проснулся от звонка телефона. На светящемся циферблате будильника часовая стрелка перешла за два часа. Не понимая, кто может звонить так поздно, я снял трубку.

— Наконец-то вы проснулись! — услышал я взволнованный голос Смирнова. — Прошу вас немедленно ко мне приехать!

— Что случилось?

— Произошло несчастье. Сбежал Гомункулус. Он обуреваем жаждой разрушения, и я боюсь даже подумать о том, что он способен натворить в таком состоянии.

— Ведь я вам говорил, — начал я, но в трубке послышались короткие гудки.

Медлить было нельзя.

Гомункулус! Я дал ему это имя, когда у Смирнова только зародилась идея создания мыслящего автомата, обладающего свободой воли. Он собирался применить изобретенные им пороговые молекулярные элементы для моделирования человеческого мозга.

Уже тогда бессмысленность этой затеи вызвала у меня резкий протест. Я просто не понимал, зачем это нужно. Мне всегда казалось, что задачи кибернетики должны ограничиваться синтезом автоматов, облегчающих человеческий труд. Я не сомневался в неограниченной возможности моделирования живой природы, но попытки создания электронной модели человека представлялись мне просто отвратительными. Откровенно говоря, меня пугала неизбежность конфликта между человеком и созданным им механическим подобием самого себя, подобием, лишенным каких бы то ни было человеческих черт, со свободой воли, определяемой не чувствами, а абстрактными, сухими законами математической логики. Я был уверен, что чем совершеннее будет такой автомат, тем бесчеловечнее он поведет себя в выборе средств для достижения поставленной им цели. Все это я откровенно высказал тогда Смирнову.

— Вы такой же ханжа, — ответил он, — как те, кто пытается объявить выращивание человеческих зародышей в колбе противоречащим элементарным нормам морали. Ученый не может позволить себе роскошь быть сентиментальным в таких вопросах.

— Когда выращивают человеческого эмбриона в колбе, — возразил я, — для того, чтобы использовать его ткани при операциях, требующих пересадки, то это делается в гуманных целях и морально оправдано. Но представьте себе, что кому-нибудь пришло в голову из любопытства вырастить в колбе живого человека. Такие попытки создания нового Гомункулуса, по-моему, столь же омерзительны, как и мысль о выведении гибрида человека с обезьяной.

— Гомункулус! — захохотал он. — Это то, что мне не хватало! Пожалуй, я назову робота Гомункулусом.

Смирнов ожидал меня на лестнице.

— Полюбуйтесь! — сказал он, открывая дверь в квартиру.

То, что я увидел, прежде всего поразило меня своей бессмысленностью. Прямо у входа на полу лежали изуродованные останки телевизора. Было похоже на то, что кто-то с извращенным сладострастием рвал его на куски.

Я почувствовал специфический запах газа и прошел в ванную. Газовой колонки попросту не существовало. Искореженные куски арматуры валялись в коридоре.

Закрыв краны, я направился в кабинет Смирнова. Здесь меньше чувствовалось проявление инстинкта разрушения, но книги и бумаги валялись на полу в хаотическом беспорядке.

— Скажите, как это произошло? — спросил я, усаживаясь на диван.