Наука любви (сборник)

В этой книге моей прочитавши заглавную надпись,
«Вижу, – молвил Амур, – вижу, грозят мне войной!»
Нет, Купидон, подожди укорять за измену поэта,
Столько ходившего раз в битву во имя твое!
Я ведь не тот Диомед, от которого, раной измучась,
Мать твоя в светлый эфир Марсовых мчала коней.
Юноши – часто, а я – постоянно пылаю любовью;
«Что с тобой?» – спросишь меня. – Тотчас отвечу: «Влюблен!»
Разве не я дорогу к тебе расчистил наукой
И неразумный порыв разуму отдал во власть?
Не предавал я, малыш, ни тебя, ни нашу науку;
Выткавши, Муза моя не распускала тканье.
Если кому от любви хорошо – пускай на здоровье
Любит, пускай по волнам мчится на всех парусах.
А вот когда еле жив человек от нестоящей девки,
Тут-то ему и должна наша наука помочь.
Разве это годится, когда, захлестнув себе шею,
Виснет влюбленный в тоске с подпотолочных стропил?
Разве это годится – клинком пронзать себе сердце?
Сколько смертей за тобой, миролюбивый Амур!
Тот, кому гибель грозит, коли он от любви не отстанет,
Пусть отстает от любви: ты его зря не губи.
Ты ведь дитя, а детской душе подобают забавы —
Будь же в годы свои добрым владыкой забав.
Ты бы смертельными мог преследовать стрелами смертных,
Но не желаешь пятнать гибельной кровью стрелу.
Пусть твой приемный отец и мечами, и пиками бьется
И, обагренный резней, мчится с победных полей;
Ты же искусство свое от матери принял в наследство,
И от него ни одна мать не теряла сынов.
Пусть в полуночной борьбе трещат под ударами двери,
Пусть многоцветный венок перевивает косяк,
Пусть молодые мужчины и женщины ищут друг друга
И от ревнивцев своих хитрый скрывают обман,
Пусть не допущенный в дом певуче стенает любовник
И запертому замку лесть расточает и брань, —
Радуйся этим слезам, а смерти преступной не требуй:
Слишком твой факел хорош для погребальных костров!
Так я Амуру сказал; и, раскинув блестящие крылья,
Молвил Амур золотой: «Что ж! Предприняв – доверши».
Все, кого мучит обман, к моим поспешайте урокам:
Юноши, вам говорю – вас ли не мучит любовь?
Я научил вас любви, и я же несу вам целенье,
Ибо в единой руке – раны и помощь от ран.
Почва одна у целебной травы и травы ядовитой —
Часто крапива в земле с розою рядом растет.
Был пелионским копьем поражен Геркулесов потомок[127]

—И в пелионском копье он исцеленье нашел.
То, что юношам впрок, – и женщинам будет на пользу:
Я справедливо дарю средство и тем, и другим.
Если же, девушки, вам несподручно какое оружье, —
Что ж, посторонний пример – тоже хороший урок.

Как хорошо уметь угашать жестокое пламя,

Как хорошо не бывать низкого чувства рабом!
Будь я учитель Филлиды – доселе жила бы Филлида,
Девятикратный свой путь вновь повторяя и вновь;
С башни Дидона своей не глядела бы в муке последней
Вслед дарданийским ладьям, парус направившим вдаль;
Меч на родных сыновей не вручила бы матери мука,
Чтобы супругу отмстить общей их крови ценой;
Сколько бы ни был Терей влюблен в красоту Филомелы,
Я бы ему помешал грешною птицею стать.
Ты приведи Пасифаю ко мне – и быка она бросит;
Федру ко мне приведи – Федра забудет любовь;
Дай мне Париса – и в дом Менелай воротится с Еленой,
И от данайских мечей не сокрушится Пергам;
Если бы эти стихи прочитала изменница Сцилла —
Пурпур бы цвел до конца, Нис, на твоей голове.
Слушайтесь, люди, меня, укротите опасные страсти,
И по прямому пути вашу пущу я ладью.
Был вашей книгой Назон, когда вы любить обучались, —
Ныне опять и опять будь вашей книгой Назон.
Я прихожу возвестить угнетенному сердцу свободу —
Вольноотпущенник, встань, волю приветствуй свою!
Пусть же меня при начале трудов осенят твои лавры,
Феб, подаривший людей песней и зельем от мук!
Будь мне подмогой певцу, и целителю будь мне подмогой,
Ибо и это, и то вверено власти твоей.
Помните прежде всего: пока малое в сердце волненье,
Можно стопу удержать перед порогом любви;
Вытоптать в сердце сумей запавшее семя недуга —
И остановится конь тут же, на первом кругу.
Время силу дает, время соком лозу наливает,
Время недавний росток жатвенным колосом гнет.
Дуб, под широкую тень зовущий усталых прохожих,
В пору посадки своей прутиком маленьким был,
Каждый выдернуть мог бы его из земли неглубокой —
Ныне же как он велик в силе и мощи своей!
Быстрым движеньем ума окинь предмет своей страсти,
Чтоб ниспровергнуть ярмо, тяжкий сулящее гнет!
В самом начале болезнь пресеки – напрасны лекарства,
Если успеет она вызреть в упущенный срок.
Поторопись, и решенье со дня не откладывай на день:
То, что под силу сейчас, завтра уж будет невмочь.
Хитростью ищет любовь благотворного ей промедленья;
Нет для спасения дня лучше, чем нынешний день!
Только немногие реки родятся из мощных истоков —
Лишь постепенно ручьи полнятся многой водой.
Если бы меру греха могла ты предвидеть заране —
Век бы лица твоего, Мирра, не скрыла кора.
Видел я, видел не раз, как легко излечимая рана,
Не получая лекарств, больше и глубже росла.
Но не хотим мы терять плодов благосклонной Венеры
И повторяем себе: «Завтра успею порвать»;
А между тем глубоко вжигается тихое пламя,
И на глубоком корню пышно взрастает беда.
Если, однако, для спешных вмешательств упущено время
И застарелая страсть пленное сердце теснит, —
Больше леченье доставит забот, но это не значит,
Что безнадежен больной для запоздалых врачей.

Долго и тяжко страдал герой, рожденный Пеантом[128]

,Прежде чем точный разрез отнял страдающий член;
Но, как промчались года и настала пора исцеленью,
Встал он и меткой рукой браням конец положил.
Я торопился лечить болезнь, не вошедшую в силу, —
Но для запущенных ран медленный нужен уход.
Чтобы пожар потушить, заливай его в самом начале
Или когда уже он сам задохнется в дыму.
Если же буйство растет и растет – не стой на дороге;
Там, где напор не иссяк, труден бывает подход.
Наискось можно легко переплыть по течению реку —
Только неумный пловец борется против струи.

Нетерпеливой душе противно разумное слово,

Самым разумным речам не поддается она;
Лучше тогда подойти, когда можно притронуться к ране
И открывается слух для убедительных слов.
Кто запретит, чтобы мать рыдала над прахом сыновним?
Над погребальным костром ей поученья не в прок.
Пусть изольется в слезах, пусть насытит болящую душу,
И уж тогда призови сдерживать горькую скорбь.
Время – царь врачеванья. Вино ли подносишь больному —
Вовремя дав, исцелишь, если же нет – повредишь.
Хуже можно разжечь и злей возбудить нездоровье,
Если леченье начнешь в непредназначенный час.
Стало быть, вот мой совет: чтоб лечиться моею наукой,
Прежде всего позабудь празднолюбивую лень!
Праздность рождает любовь и, родив, бережет и лелеет;
Праздность – почва и корм для вожделенного зла.
Если избудешь ты лень – посрамишь Купидоновы стрелы,
И угасающий свой факел уронит любовь.
Словно платан – виноградной лозе, словно тополь – потоку,
Словно высокий тростник илу болотному рад,
Так и богиня любви безделью и праздности рада:
Делом займись – и тотчас делу уступит любовь.
Томная лень, неумеренный сон, пока не проснешься,
Кости для праздной игры, хмель, разымающий лоб,
Вот что из нашей души умеет высасывать силу,
Чтоб беззащитную грудь ранил коварный Амур.
Этот мальчишка не любит забот, а ловит лентяев —
Дай же заботу уму, чтоб устоять перед ним!
Есть для тебя и суд, и закон, и друг подзащитный —
Выйди же в блещущий стан тогу носящих бойцов!
Если же хочешь – служи меж юных кровавому Марсу,

И обольщенья любви в страхе развеются прочь.

Беглый парфянский стрелок, что явится Риму в триумфе,
Вот уж в просторах своих Цезаря видит войска, —
Так отрази же и стрелы парфян, и стрелы Амура,
И двуединый трофей отчим богам посвяти!
Знаем: Венера, приняв от копья этолийского рану,
Прочь удалилась от войн, Марсу отдав их в удел.
Хочешь узнать, почему Эгисф обольстил Клитемнестру?
Проще простого ответ: он от безделья скучал!
Все остальные надолго ушли к Илионской твердыне,
За морем сила страны в медленной билась войне;
Не с кем было ему воевать – соперники скрылись,
Некого было судить – тяжбы умолкли в судах.
Что оставалось ему, чтоб не стынуть без дела? Влюбиться!
Так прилетает Амур, чтобы уже не уйти.
Есть еще сельская жизнь, и манят заботы хозяйства:
Нет важнее трудов, чем земледельческий труд!

Распорядись послушных волов поставить под иго,

Чтобы кривым сошником жесткое поле взрезать;
В борозды взрытые сей горстями Церерино семя,
Чтобы оно проросло, дав многократный прирост;
Сад осмотри, где под грузом плодов выгибаются ветви,
Ибо не в силах нести дерево ношу свою;
Бег осмотри ручейков, пленяющих звонким журчаньем,
Луг осмотри, где овца сочную щиплет траву;
Козы твои взбираются ввысь по утесистым кручам,
Чтобы козлятам своим полное вымя принесть;
Пастырь выводит нехитрый напев на неровных тростинках,
И окружает его стая усердных собак;
Со стороны лесистых холмов домчится мычанье —
Это теленок мычит, ищущий милую мать;
А от разложенных дымных костров вздымаются пчелы
И оставляют ножу соты в плетеном гнезде.
Осень приносит плоды; прекрасно жатвами лето;
Блещет цветами весна; в радость зима при огне.
Время придет – и гроздья с лозы оберет виноградарь,
И под босою ногой сок потечет из топчил;
Время придет – и он скосит траву, и повяжет в охапки,
Граблями перечесав стриженой темя земли.
Можешь своею рукой сажать над ручьями деревья,
Можешь своею рукой воду в каналы вести,
А прививальной порой приискивать ветку для ветки,
Чтобы заемной листвой крепкий окутался ствол.
Если такие желанья скользнут тебе радостью в душу —
Вмиг на бессильных крылах тщетный исчезнет Амур.
Или возьмись за охоту: нередко случалось Венере
Путь со стыдом уступать Фебовой быстрой сестре.
Хочешь – чуткого пса поведи за несущимся зайцем,
Хочешь – в ущельной листве ловчие сети расставь,
Или же всяческий страх нагоняй на пугливых оленей,
Или свали кабана, крепким пронзив острием.

Ночью придет к усталому сон, а не мысль о красотке,

И благодатный покой к телу целебно прильнет.
Есть и другая забота, полегче, но все же забота:
Прут наводить и силок на незадачливых птиц;
Или же медный крючок скрывать под съедобной приманкой,
Не обещая добра жадному рыбьему рту.
Можно и тем, и другим, и третьим обманывать душу,
И позабудет она прежний любовный урок.
Так отправляйся же в путь, какие бы крепкие узы
Ни оковали тебя: дальней дорогой ступай!
Горькие слезы прольешь и далекую вспомнишь подругу,
Дважды и трижды прервешь шаг посредине пути;
Будь только тверд: чем противнее путь, тем упорнее воля —
Шаг непокорной ноги к быстрой ходьбе приохоть.
И не надейся на дождь, и не мешкай еврейской субботой
Или в запретный для дел Аллии пагубный день,

Не измышляй предлогов к тому, чтоб остаться поближе,

Меряй не пройденный путь, а остающийся путь,
Дней и часов не считай, и на Рим не гляди восвояси:
В бегстве спасенье твое, как у парфянских стрелков.
Скажут: мои предписанья суровы. Согласен, суровы —
Но чтоб здоровье вернуть, всякую вынесешь боль.
Часто, когда я болел, случалось мне горькие соки
Пить, и на просьбы мои мне не давали еды.
Тела здоровье блюдя, ты снесешь и огонь, и железо,
И отстранишь от питья мучимый жаждою рот, —
А чтоб душа ожила, ужель пострадать не захочешь?
Право же, как посравнить, тела дороже душа.
Впрочем, в науке моей всего тяжелее – при входе,
Трудно только одно – первое время стерпеть;
Так молодому бычку тяжело под ярмом непривычным,
Так упирается конь в новой подпруге своей.
Тяжко бывает уйти далеко от родимых пенатов:
Даже ушедший нет-нет, да и воротится вспять.
Это не отчий пенат, это страсть к незабытой подруге
Ищет пристойный предлог для виноватой души!
Нет, покинувши Рим, ищи утешения горю
В спутниках, в видах полей, в дальней дороге самой.
Мало суметь уйти – сумей, уйдя, не вернуться,
Чтоб обессилевший жар выпал холодной золой.
Если вернешься назад, не успев укрепить свою душу, —
Новою встанет войной грозный мятежник Амур,
Прежний голод тебя истерзает и прежняя жажда,
И обернется тебе даже отлучка во вред.
Если кому по душе гемонийские страшные травы
И волхвованья обряд, – что ж, это дело его.

Предкам оставь колдовство – а нашей священною песней

Феб указует тебе чистый к спасению путь.
Я не заставлю тебя изводить из могилы усопших,
Не разомкнется земля, слыша заклятья старух,
Не побледнеет лицо скользящего по небу солнца,
С нивы на ниву от чар не перейдет урожай,
Будет по-прежнему Тибр катиться к морскому простору,
Взъедут по-прежнему в ночь белые кони Луны, —
Ибо не выгонят страсть из сердец никакие заклятья,
Ибо любовной тоски серным куреньем не взять.
Разве, Медея, тебе помогли бы фасийские злаки,
Если бы ты собралась в отчем остаться дому?
Разве на пользу тебе материнские травы, Цирцея,
В час, как повеял Зефир вслед неритийским судам[129]?
Все ты сделала, все, чтоб остался лукавый пришелец;
Он же напряг паруса прочь от твоих берегов.
Все ты сделала, все, чтоб не жгло тебя дикое пламя;
Но в непокорной груди длился любовный пожар.
В тысячу образов ты изменяла людские обличья,
Но не могла изменить страстного сердца устав.
В час расставанья не ты ль подходила к вождю дулихийцев[130]
И говорила ему полные боли слова:
«Я отреклась от надежд, которыми тешилась прежде,
Я не молю небеса дать мне супруга в тебе,
Хоть и надеялась быть женою, достойной героя,
Хоть и богиней зовусь, Солнца великого дочь;
Нынче прошу об одном: не спеши, подари меня часом, —
Можно ли в доле моей меньшего дара желать?
Видишь: море бушует; ужели не чувствуешь страха?
А подожди – и к тебе ветер попутный слетит.
Ради чего ты бежишь? Здесь не встанет новая Троя,
Новый не вызовет Рес ей на подмогу бойцов;
Здесь лишь мир и любовь (нет мира лишь в сердце влюбленном),
Здесь простерлась земля, ждущая власти твоей».
Так говорила она, но Улисс поднимал уже сходни —
Вслед парусам уносил праздные ветер слова.
Жаром палима любви, бросается к чарам Цирцея,
Но и от чар колдовства все не слабеет любовь.
Вот потому-то и я говорю: если хочешь спасенья —
Наша наука велит зелья и клятвы забыть.
Если никак для тебя невозможно уехать из Рима —
Вот тебе новый совет, как себя в Риме держать.
Лучше всего свободы достичь, порвав свои путы
И бременящую боль сбросивши раз навсегда.
Ежели кто на такое способен, дивлюсь ему первый:
Вот уж кому не нужны все наставленья мои!

Тем наставленья нужны, кто влюблен и упорствует в этом,

И не умеет отстать, хоть и желает отстать.
Стало быть, вот мой совет: приводи себе чаще на память
Все, что девица твоя сделала злого тебе.
«Я ей давал и давал, а ей все мало да мало, —
Дом мой продан с торгов, а ненасытной смешно;
Так-то она мне клялась, а так-то потом обманула;
Столько я тщетных ночей спал у нее под дверьми!
Всех она рада любить, а меня ни за что не желает:
Мне своей ночи не даст, а коробейнику даст».
Это тверди про себя – и озлобятся все твои чувства,
Это тверди – и взрастет в сердце твоем неприязнь.
Тем скорее себя убедишь, чем речистее будешь —
А красноречью тебя выучит мука твоя.
Было со мною и так: не умел разлюбить я красотку,
Хоть понимал хорошо пагубу этой любви.
Как Подалирий больной, себе подбирал я лекарства,
Ибо, стыдно сказать, врач исцелиться не мог.
Тут-то меня и спасло исчисленье ее недостатков —
Средство такое не раз было полезней всего.
Я говорил: «У подруги моей некрасивые ноги!»