Наука о переводе. История и теория с древнейших времен до наших дней

Важное место в указанный период занимал вопрос о языке переводных произведений. Пиетет по отношению к «торжественной латыни» приводил к почти полному калькированию синтаксических особенностей подлинника и насыщению текста перевода заимствованной лексикой. Особенно ярко указанная тенденция проявлялась в деятельности Никласа фон Виле (1410–1479). Считая свой родной язык лишенным «искусства и правильности», Виле настаивал на воспроизведении классического текста wort uss wort, т. е. слова за словом. Признавая, что подобного рода перевод, представляющий собой точный слепок оригинала, будет малопонятен «обычному простолюдину», т. е. рядовому читателю, недостаточно знакомому с латынью, Виле тем не менее утверждал: «…Всякий немецкий язык, извлеченный из хорошей, изящной и благозвучной латыни и по-настоящему переложенный, должен также называться и быть хорошим, изящным немецким языком, достойным похвалы, а не желать, конечно, быть улучшенным»[52].

Такая позиция пользовалась большой популярностью среди значительного числа немецких гуманистов XV в., а язык переводов Виле, вышедших в свет в 1478 г., стал рассматриваться ими как своего рода образец высокого стиля, которому стремились подражать многие переводчики с латинского и греческого языков. Среди них можно назвать Иоганна Готфрида, переводившего Цицерона, Аристотеля, Лукиана, Иоганна Зидерера, воссоздавшего по-немецки произведения Апулея и Цицерона и др. Подобного рода крайностей не избежал даже один из крупнейших представителей гуманистической филологии, знаток латинского, греческого и древнееврейского языков Иоганн Рейхлин (1455–1522). Его переводы Демосфена и Цицерона оказались практически непонятны читателю, хотя сам Рейхлин признавал, что злоупотребление латинизмами ведет к порче немецкого языка и что стыдно говорить и проповедовать по-немецки, делая из него при этом латынь.

Однако у сторонников концепции «слова за словом» нашлось и немало противников. Последние ставили в вину «буквалистам» насилие над родным языком и навязывание ему латинских норм, тогда как каждый язык имеет свои обычаи и особенности. Так, писатель и переводчик Генрих Штейнхевель (1412–1482), особенно прославившийся своей версией басен Эзопа, утверждал, что передавать оригинал надо не слово за словом, а смысл за смыслом (nit wort uss wort sunder synn uss synn). Язык его переводов отличался значительной свободой, простотой, стремлением воспроизвести идеи подлинника, не насилуя при этом природы родного языка. Схожими принципами руководствовался и переводчик комедии Плавта Альбрехт фон Эйб (1420–1475), который стремился максимально приблизить речь персонажей к обыденному немецкому языку. Он широко вводил в текст пословицы, поговорки, бытовую лексику и даже «онемечивал» оригинал, заменяя латинские имена и названия должностных лиц немецкими.

Если подобный подход был возможен по отношению к произведениям, созданным на классических языках, пиетет по отношению к которым был особенно силен, то тем более оправданными могли представляться сознательные вольности, когда объектом перевода становится текст, написанный «новым» автором на «народном» языке. Именно так уже в середине XVI в. подошел к роману Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» один из виднейших немецких сатириков рассматриваемой эпохи Й. Фишарт (1546–1590). В целом сохранив основное содержание подлинника, Фишарт вместе с тем существенно переработал сюжет, наполнил текст рядом вставок и дополнений и придал ему в значительной степени немецкий колорит, создав, по существу, новую версию.

Говоря о традиции ренессансного периода в Англии, где идеи гуманизма начали распространяться с конца XV в. и пользовались большой популярностью на протяжении XVI столетия, обращают внимание на то обстоятельство, что здесь, наряду с передачей латинских и греческих авторов, большую роль играли переводы с итальянского, которыми занимался уже Джефри Чосер. Эта тенденция особенно сильно проявилась в царствование «королевы-девственницы» Елизаветы I, правившей с 1558 по 1603 г., когда английский абсолютизм достиг своего наивысшего расцвета. «Высшим достижением переводчиков елизаветинской эпохи, – писал один из исследователей, – была их способность воспламеняться творческой силой оригинала и обнаруживать в современном им английском языке такие языковые средства, которые привели бы к успеху их сознательные усилия передать часть ощущавшейся им живой силы подлинника родному языку. Никогда уважение к развитому и богатому языку (которое, помимо латыни и греческого, включало также итальянский) не было столь большим; и никогда не было столь сильным побуждение сравнять с более богатым языком более бедный и стесненный в средствах язык тогдашней Англии»[53].

Эта переводческая деятельность в немалой степени подготовила расцвет английской литературы рассматриваемой эпохи, высшим достижением которой стало творчество Шекспира.

Таким образом, практика ренессансного перевода имела дело с тремя основными случаями: