Наука умирать

Произошло невероятное: посреди войны, посреди боя, в дыму выстрелов на залитой кровью земле в дом доктора Брянцева постучал родной племянник. Постучал в ставни, потом в ворота, потом помогли ординарцы генерала — били прикладами. Наконец в щёлочку калитки выглянул хозяин. Ещё не стемнело, и он узнал Федю — прошлым летом гостил здесь.

В доме — радостный переполох. Из погреба появляются домашние. Восклицания, слёзы, поцелуи. На столе молоко, варёные яйца, хлеб и даже что-то мутноватое, пахучее в бутылке. Доктор Брянцев — типичный доктор, с седой бородкой, в очках. На этажерке — газеты, книги, «Война и мир»... Предложил генералу сделать перевязку. Тот не согласился:

   — После. Надо взять казармы. Отдохнём и с наступлением темноты атакуем. И прапорщика проводим в разведку.

   — Федя, неужели ты пойдёшь туда к красным? Это же верная гибель. Они расстреливают всех подозрительных.

   — Дядя Коля, я офицер Корниловской армии, служу в бригаде генерала Маркова. Это наш Суворов. Ему требуются сведения о настроениях красных и об их расположении. Особенно — где стоит артиллерия.

   — Нам доносили, что они собираются эвакуироваться, — сказал генерал.

   — К сожалению, не собираются, господин генерал, — сказал доктор. — Раненых эвакуируют, а в город идут эшелоны с солдатами и артиллерией. У них сейчас проходит съезд. Вот газета: «Второй Кубанский съезд Советов... Создадим Кубанскую Советскую республику... В Чрезвычайный штаб обороны избраны Автономов, Балис, Иванов, Ивницкий... отстоим красный Екатеринодар.

Вместе с ночной темнотой на землю ложилась тревога. И на сердце. С фермы прибыл офицер связи тоже с тревогой.

   — Там уверены, что завтра возьмём город, — сказал он. — А раненых столько, что Корнилов даже хотел отдать свою комнатушку — там он втроём с адъютантами. И ещё такое несчастье: наша Вавочка погибла. В цепи. Во время атаки. Две медсестры рядом. Шрапнель. По несколько пуль. У Вавочки в руках маленькая куколка — кто-то из офицеров подарил.

Поднялись, перекрестились. Казанович сказал сурово:

   — Господа, в бой за Екатеринодар. Поднимаем полк в атаку. Прапорщик, одевайтесь, оставляйте лишнее и за нами.

Дошли только до ручья — бешеный огонь из окон казармы и из-за вала остановил наступающих.

Брянцев, ожидая приказа идти, вспоминал с дядей Колей прошлое лето, прогулки, ловлю рыбы на Кубани, сбоях товарищей. Планировал, кому прийти утром. Ночь решил провести в районе Черноморского вокзала — там можно и скрыться в толпе, и многое услышать. Он не боялся — он был обязан сражаться, а если надо, то и умереть за Россию, за любимую женщину. Обязан отомстить за Вавочку, за её чистое юное тело, растерзанное большевистской шрапнелью.

Взял полистать «Войну и мир», сказал доктору:

   — Таких капитанов тушиных у нас пол-армии. Умирают за наше дело легко. Чуть ли не с радостью — освобождаются от ужасов войны. Вы не представляете, дядя Коля, каким тяжёлым был наш поход. Его называют у нас — «Ледяной поход». А Кутузов... Нет. Сейчас такой полководец не сможет руководить армией. Нельзя ждать, когда само что-нибудь произойдёт. Сегодняшний полководец — это новый Суворов, наш генерал Марков. Он не сидит в штабе — у него и штаба-то нет. Три офицера связи и всё. Он сам всегда впереди, в бою, в цепи, там, где трудно. И на месте, в бою, принимает решение и даёт приказы. Потому его полк — теперь уже бригада — всегда побеждает. Он ещё не вступил в бой за город, а когда появится здесь, то всё будет решено.

   — Ты бы, Феденька, осторожнее там в городе.

   — Пойду к вокзалу, а утром — к Валерьяну Шикину. Он там рядом. А может быть, до утра и сюда вернусь. Если узнаю расположение батарей, то, наверное, вернусь — это главное. Какая-то старая газета у вас здесь. Что-нибудь интересное?

Доктор улыбнулся, но в улыбке этой были и ирония, и одобрение, и осуждение.

   — Петроградская газета «Знамя труда». Один знакомый привёз. Здесь новая поэма Блока. «Двенадцать». Такая, знаешь...

Вошла двоюродная сестра, некрасивая, невысокая, слишком полная. Она была старше Феди и относилась к нему с ненавистью, заслонявшей все другие чувства.

   — Что, ваше благородие, делать нам, мирным жителям? Опять на ночь в погреб лезть?

   — На своей перине можешь спать, Зиночка. Красные сюда не придут, и артиллерия ихняя не будет вести огонь. Им от Казановича придётся отбиваться.

   — А я ему так и не сделал перевязку, — вспомнил доктор. — Рана-то не простая.

   — Феденька, ты что? Блока читаешь? Ты же стихи не любишь, — с презрением сказала Зина, которая стихи любила.

— Почему это не люблю? И Блока люблю. Как это у него: «И любви цыганской короче, и хмельней золотого аи...» Забыл.

   — Конечно, забыл, — съязвила Зина. — Тебе какая-нибудь очередная пассия читала, а тебе было не до стихов.

   — Зина, — остановил её доктор. — Зачем ты так? Федя идёт на опаснейшее дело.