— Олеженька, набрехали тебе. Маркова-то я и видела две минуты. Он повёл своих куда-то в бой. Вот тебе крест.
Не веришь в Бога? Честное моё слово! Клянусь как на присяге! Тогда вечером пришёл со своим доктором, посмотрел раненых, сказал, что отправит их со своими... Олеженька! Не было ничего! Я бы сказала. И сейчас всю правду тебе скажу про всех и про Автономова. Только поверь мне.
— А что про Автономова? Он же большевистский командующий.
— Какой он большевик? Казак! Они все за кадетов. Поехал в Кисловодск к генералам. Хочет бунт здесь произвести — арестовать весь ваш ЦИК, собрать новую армию из казаков и офицеров, а командовать будут те генералы из Кисловодска. Сначала меня хотел послать к Деникину, но раздумал, и сам поехал к другим генералам.
— Он один такой?
— Много их у него. Я только знаю, что его начальник штаба Гумённый с ним. И в Кисловодск поехал.
— А Сорокин?
— Не знаю. Не было его с ним.
Сама не могла понять, почему пожалела Сорокина.
Вышли из Егорлыцкой 24-го утром. Пехота — на повозках, пулемёты — на тачанках, за черкесской кавалерийской сотней батарея Миончинского — четыре орудия. Лёгкой рысью двигались навстречу солнцу. Пыль ещё не пересохла на жаре и не задымила дорогу. Марков с помощниками стоял, пока не прошёл мимо него весь отряд. Уже сброшены папаха и привычная куртка — на генерале гимнастёрка с Георгием, сверкающие погоны, уже не генштабовские, а пехотные с синей выпушкой. Артиллеристы проехали с песней, посвящённой своему командиру:
Юношеская любовь не забывается — сам же артиллерист-константиновец. В офицерском полку — прекрасные бойцы, но в душе Марков лучшими считает этих весёлых юных прапорщиков, вчерашних юнкеров и их рослого стройного командира подполковника Миончинского. Во многих боях его точные выстрелы оказывались решающими. Лучшие. Неужели они должны погибнуть первыми?
Бой с красными, наступающими от Великокняжеской, состоялся 25-го. План генерала Маркова был прост и решителен: держащий оборону Донской отряд отступает перед красными, переправляющимися через широкий Маныч по мосту, и когда те, перейдя реку, втянутся в преследование донцов, ударить им в тыл, взорвать мост и уничтожить окружённых. Здесь главное — точно выбрать момент начала атаки. Отправить в разведку своих кавалеристов с хорошим офицером — он вовремя должен прислать связного.
Офицера назначил Тимановский. Донцы отошли от моста версты на три, когда прибыли связные с сообщением, что главные силы красных перешли Маныч и преследуют донцов. Марков приказал Офицерскому полку атаковать. Сам с холма наблюдал в бинокль за копошащимися в дрожащем степном мареве массами бойцов. Солнце било в глаза, и с трудом различались движения войск. Неприятно удивили четыре, одна за одной, вспышки трёхдюймовок, ровной цепочкой высветившихся на тёмной полосе, обозначающей берега Маныча. Батарея красных. И много пехоты. Это и есть главные их силы. Они у моста, куда начал наступать полк.
Командир бригады разразился грозной бранью. План срывался. Теперь и в бинокль была видна понятная без объяснений картина: цепи Офицерского полка залегли под огнём красных...
Бой продолжался до вечера. Красных окружить и уничтожить не удалось — крепко оборонялись, защищая мост, пока не ушли за Маныч все их войска. Оставили, правда, два орудия. Всё-таки трофеи. Правда, и наступление противника остановили, но потеряли много офицеров. Лучшие погибают первыми.
Утром следующего дня Штаб армии разослал по частям очередную сводку боевых действий. Марков только что позавтракал и отправил ординарца к Тимановскому с просьбой прийти для разбора вчерашнего боя. Вошёл связной штаба и передал пакет со сводкой. Оставшись один, генерал вскрыл пакет, быстро просмотрел машинописный текст, нашёл главное: