Наука умирать

Впереди показалась цепь красных. Офицеры открыли огонь из винтовок и пулемётов, и атака противника закончилась, не начавшись. Они исчезли в лесу.

Офицеры окружили Корнилова, слушая его краткие высказывания о ходе боевых действий.

   — Наш манёвр удался, — говорил генерал. — Теперь главная задача: соединиться с кубанцами.

   — Наша разведка ещё их не нашла? — спросил Марков.

   — Пока нет. Пойдём в аулы Шенжий, Готлукай. Наши кубанцы должны быть там.

   — А на Екатеринодар, ваше превосходительство? — спросил высокий красивый капитан-корниловец.

Разбойничий свист шальной пули — и капитан, схватившись за перевязь-патронташ в том месте, где сердце, упал навзничь. Разговор прервался. Все стояли, виновато глядя в землю, вздыхали, снимали фуражки.

   — Ну и судьба, — сказал Корнилов, безнадёжно махнув рукой.

Мушкаев не намеревался работать с красным Линьковым, — да и такой ли уж он красный? — не хотел возвращаться и к самому храброму генералу — да такой ли уж он храбрый? Вместе прятались под мостом. Не нужны Мушкаеву ни красные, ни белые. Плохо, что он почему-то нужен то тем, то другим. А у самого Василия Павловича свои собственные планы.

К вечеру на город обрушился холодный дождь и поднялся сильный ветер, злобно раскачивающий ледяные струи, хлещущий по лицу. Несмотря на это, в общежитие Мушкаев не пошёл, а решил спрятаться от непогоды на Черноморском вокзале. Здесь, в толпе, галдящей и суетящейся в полумраке под редкими лампочками, вдруг объявился красногвардейский патруль — трое с винтовками, один, старший — с маузером. Наверное, тоже прятались от дождя, но не забывали и своё ответственное дело — проверяли документы. Не у всех, а как раз у таких, как Мушкаев: полувоенная или военная одежда, боевой возраст, городские лица. Он предъявил ростовский документ с подписью Сиверса.

   — A-а!.. Бывший офицерик, — удовлетворённо констатировал старший. — Тебя-то нам и надо.

   — Но я же служу в красном отряде ещё с осени. Из Ростова был...

   — Отставить болтать. Руки назад. Оружие есть? Марш на выход. Там разберутся, какого ты цвета.

Повели его к выходу на площадь.

   — Переждём дождь, Внуков, — предложил один из патрульных. — А то промокнем до нитки.

   — Переждём. Доставай папиросы.

   — Товарищи, я живу в общежитии красной гвардии. Можете проверить.

   — Молчи, — перебил его старший, — в Чека разберутся.

Дождь вскоре перестал, и Мушкаева и с ним ещё одного задержанного незнакомца в шинели и солдатской шапке повели к центру.

Мушкаев пал духом — знал, что такое Чека. Пытался понять, кто его выдал. Линьков? Или корниловцы? Марков и Плющик предупреждали, что могут сообщить чекистам о нём как о белом разведчике, если попытается переметнуться или исчезнуть, а он ещё не дал им весть через посыльного, прятавшегося на конспиративной квартире. Туда же нельзя было идти. Он не виноват. А зачем Линькову выдавать его?

Недалеко от вокзала находилось это страшное здание. Задержанного ввели в комнату на первом этаже. За столом с настольной лампой сидел матрос в бушлате; из-под расстёгнутой рубахи — полосатая тельняшка.

   — Кого привёл, Внуков? — спросил матрос.

   — Тот самый Мушкаев. Вот его документы. Оружия не было.

   — Товарищ начальник, я же работал в штабе Сиверса...

   — Отставить разговорчики. Ты Мушкаев — вот тебя и на мушку. В ту камеру его. И с первой партией. Следующего давай.

В камере без окон, тускло освещённой маленькой лампочкой, болтающейся под потолком, метался молодой человек, небритый, с растрёпанными русыми волосами, в офицерской шинели нараспашку. Когда их заперли, сразу кинулся к Мушкаеву.

   — Вы тоже офицер? Нас сейчас расстреляют! За что? Я воевал на Кавказском фронте. Поручик Савёлов. В Тифлисе жил у друзей, а теперь собрался домой в Москву. Схватили, привели сюда и убьют ни за что... И вас тоже. Какие-то дикие непонимающие люди. Я же не против народа, не против красных. Ехал домой...

До страшного момента, когда лязгнул замок запираемой двери камеры, Мушкаев напряжённо думал о способах спасения, о причинах ареста — кто предал? — теперь же, в туманном красноватом полумраке рядом с приготовившемся к смерти поручиком, в его сознании всё оборвалось и смешалось. Вдруг захотелось спать, но он понимал, что не сможет заснуть Ни на минуту. Слова, которые он должен сказать кому-то, чтобы сохранить жизнь, путались. Кому он скажет?

   — Меня ещё не допрашивали, — сообщил он поручику. — А вас кто допрашивал?

   — Они не допрашивают! — вскричал тот. — Они везут куда-то на кладбище, заставляют рыть себе могилу и расстреливают. А у меня голова болит. Как снять боль? Не знаете? Они в полночь приходят...

Поручик обхватил руками голову, впился пальцами в лохматые волосы и тихо завыл. Наверное, и Мушкаеву оставалось только оплакивать себя. Когда за дверью, затопали, зазвенели ключами, он едва не упал — в глазах потемнело, ослабли ноги, острой болью пронзило сердце. Один раз его уже расстреливали, второй раз не спасёшься.