Науковедческие исследования. 2016

Тема романа Мэри Шелли стара, как миф о Прометее, прямую отсылку к которому недаром содержит название книги, продолжает Я. Ван дер Лаан. Прометей нарушил запрет Зевса и похитил огонь у богов для людей, и это одна из древнейших историй о технологии, поскольку древние греки назвали дар Прометея словом techne, собственно, и охватившим впоследствии то, что известно как искусство (умение), наука, технология. Прометей передал людям именно «запретное знание», и в этом – противоречивый смысл techne: с одной стороны, люди обрели феномен науки-технологии, который сделал их сильными, самостоятельными, свободными, ответственными за себя, деятельными, а с другой – они получили опасный дар самоуверенности, вседозволенности, сознания своих безграничных возможностей в конструировании мира, своего равенства богам. «Наделенный “запретным знанием”, человек уверен, что живет в мире, где все, что могло бы быть задумано, будет задумано, что могло бы быть познано, будет познано, что могло бы быть сделано, будет сделано. Эти слова, произносимые Виктором Франкенштейном в романе, предвосхищают род мышления, нашедший свою кульминацию в Проекте человеческого генома (Human Genome Project), рассматриваемого некоторыми как получение ключа к последним тайнам биологии, тайне самой жизни» [17, с. 299].

Действительно, то, чем занимался Виктор Франкенштейн, сегодня называется биотехнологией, и действительно, он имел замысел создать «нового человека» – к благу человечества, разумеется, – и те же замыслы вынашивают исследования по биологической инженерии, нанотехнологии, искусственному интеллекту. Вот – типичное сознание современных ученых и технологов, которые, увлеченные решением творческих задач, не способны предвидеть негативные результаты научного и технологического творчества именно потому, что им даже не приходит мысль о подобном предвидении. Если прозрение и приходит, то лишь после «творческого процесса», и он, как бы просыпаясь, выходя из «творческого приступа», начинает понимать, что «теперь, когда мечта воплощена и работа завершена, красота мечты исчезла, и возникает чувство досады и отвращения» [17, с. 304]. Я. Ван дер Лаан цитирует А. Эйнштейна, писавшего в 1917 г., что «весь наш хваленый технологический прогресс со всей цивилизацией сравним с топором в руке патологического преступника» [17, с. 301]. Эти слова выдающегося ученого могут выглядеть преувеличением и даже некоей фобией, но они – лишь трезвая констатация обыденного выключения морального сознания из процесса технологического творчества, констатация обычного запаздывания моральной рефлексии в отношении создаваемой технологии. Не один А. Эйнштейн высказывался подобным образом. Точно так же, по свидетельству того же Я. Ван дер Лаана, повели себя и руководитель разработки атомной бомбы Р. Оппенгеймер и второй пилот самолета, сбросившего атомную бомбу на Хиросиму, Р. Льюис (Lewis), которые испытали шок от дела своих рук лишь после того, как технологическая «победа» была достигнута. И Р. Льюис, когда собственными глазами увидел картину из «научной фантастики», записал в бортовом журнале: «Боже, что мы наделали!?», а Р. Оппенгеймер адресовал себе цитату из «Бхагават Гита» (Bhagavad Gita): «Теперь я – Смерть, убийца миров» [17, с. 302]. Р. Оппенгеймер же расшифровывает эти свои слова в описании психологии научного и технологического творчества: «Когда перед вами притягательная техническая задача, она вас просто захватывает, вы уходите в нее, не думая ни об ее пользе, ни об ее возможном вреде для человечества. Подобные мысли могут возникнуть лишь после успешного решения задачи. Это и был путь появления атомной бомбы» [8, с. 81].