«Наутилус Помпилиус». Мы вошли в эту воду однажды

Кокос уже почти совсем был готов сдаться, когда настал день отъезда. Обиженный Илья закатил почти распиленный кокос под гостиничную кровать, а пилку как улику выкинул. И уже дома с хохотом рассказывал эту историю, заканчивая неизменным вопросом: «Интересно, что они подумали, когда его оттуда вытащили?»…

Он был исполнен жизни. Жизненные силы из него «перли» во все стороны. В той же Хорватии ближе к вечеру они всем семейством устраивали променад. Островок-то маленький, городок — еще меньше, в нем одна улица, где народ прогуливается. И вот шествуют Илья, Леська под зонтиком от солнца и пятилетняя Каролина, дочь. Все это вместе неуловимо напоминало знаменитый проход из кинокартины «Подкидыш». Который «Муля, не нервируй меня»… Только в отличие от кино здесь все трое, включая Каролину, напоминали торжествующую Раневскую. От них дуло счастьем. Они никого вокруг не видели. Мы с Ленкой сидели за столиком уличной кафешки, потребляли «една кава, едно бяло вино»; они прошли в паре метров от нас и не заметили. И мы долго провожали их глазами…

49

Каролине, младшей дочери Ильи, было лет пять, приближался Новый год, и Илья рассказал, что на Красной площади будет «Главная Елка Страны». Каролина захотела посмотреть, и они принялись собираться. Загодя, чуть не за месяц. Они много говорили о том, как пойдут смотреть «Главную Елку Страны», представляли, как она будет выглядеть… Наконец, наступил Новый год, и сразу после двенадцати Илья с Каролиной отправились в путь.

Пешком шли от Цветного, вышли на Красную площадь и огляделись. «А где Главная Елка Страны?» — спросила Каролина. Илья повертел головой — елки не было. Пришлось признать, что ее нет. Пятилетняя девочка еще раз осмотрелась и произнесла:

— Нет елки — нет страны.

Илья охнул. Потом заржал. И они пошли обратно.

50

Как-то договорились посидеть, он сказал, что будет занят, чтобы подходили к девяти. Мы с Ленкой подошли — дома нет никого. Позвонили — говорит: ждите, иду. Ну, хорошо, ждем. Вечер теплый, уже темно, в Васнецовском пусто. И откуда-то издалека слышится хохот Кормильцева. И потихоньку приближается, то усиливаясь, то подстихая.

Наконец появляется Илья. При параде — костюм, галстук — значит, что-то было ответственное. Но ржет. Мы, естественно, интересуемся, с чего б это.

— Был в гостях, — говорит, пытаясь умять смех. — Мажорная квартира на Арбате за два лимона баксов, еще два лимона в ремонт вколочено, вот — отмечали окончание ремонта. Все в витринах, всякая ценность расставлена. Столовая большая, на столе — все! Стерлядь, икра, бла-бла-бла… Ну и народ соответствующий… Стоят, закусывают, врывается «не скажу, кто» — тоже при параде, озирается и выпаливает: «Ну, что, господа?! Революцию делать будем?!.».

Илья зашелся хохотом…

Илья никогда не собирался всерьез тягаться с государством — для этого он был слишком хорошо образован. Революция — прерогатива недоучек.

Хотя в чем его только не подозревали — страшно перечислить. Но объяснить нетрудно.

Илья был «человек на подозрении». Есть такая порода людей. Чаще всего — разнообразные умники, у которых вид странный — не поймешь, что на физиономии написано. «Что-то он такое себе думает — видать, замышляет… Нехорошее что-то замышляет, недоброе»… А умник в это время стоит и мучается, потому что ботинки, к примеру, давят. Или стихи в голове пишет — какая разница… Однако тут есть занимательная закономерность.

Почти все зависит от того, кто тебя подозревает. В армии я был на подозрении у всех, но особенно — у одного старлея. А так как делать старлею было нечего, что для армии типично, он меня безостановочно пытался поймать. Где только ни пытался… По бабам, по магазинам, за цехом, где офицерские жены шили какие-то трусы — не там ли я блудодействую… И не мог поймать, потому что я в это время лежал на койке и читал книжки — по томику за день.

Всякий человек на подозрении должен знать, что подозревающий способен его подозревать только в том грехе, который готов сотворить сам. И пока ты мыслишь иначе, чем он, поймать тебя невозможно.

Илью всю жизнь черт-и-в-чем подозревали. Поймать, разумеется, не могли, хотя старались, но поймать не могли, потому что он «блудил» не в том месте. Подозрения от этого только множились.

Люди попроще подозревали в каком-нибудь обмане. «Кормильцев всех надул!» — в какой-то момент эта фраза была настолько расхожей, что произносилась с безразличием даже теми, кто считал, что Кормильцев надул его лично и сильнее прочих, которых, впрочем, он тоже надул. Не знаю, как Слава Бутусов, но подозрения по поводу Ильи у музыкантов «Нау» — это тема для отдельного трактата, слишком многословного, чтоб в него влезать.