Наваждение

Фотина не очень испугалась – собственно, совсем даже не испугалась. И пыталась вспомнить его имя, но помнила только фамилию – Белинский. В школе всех по фамилиям зовут, или по производным от фамилий кличкам.

А Белинский тем временем продолжал болтать:

– Представляешь, встретил старых друзей, не школьных, а которые потом появились, после первого срока уже. Такие были ребята – полные жизни, смелые, неглупые даже. А теперь все скурвились, животами обзавелись, и семьями, работают кто где, какой-то муднёй целый день заняты, к вечеру в дремотное состояние впадают, и жены у всех толстые и злые. Не эффектно злые, не как, скажем, Леди Макбет, а вяло и без толку злые – гудят, гудят. Отвратительное зрелище. Ну, правда, в оперу успел сходить, как раз под конец сезона. Никогда раньше вживую веристов не слышал – там, где я обитаюсь, оперного театра нет, сама понимаешь. И публика кругом такая, знаешь, не очень к духовному развитию склонная. Я один такой странный на всю зону, не считая молодое поколение, из них кое-кто тянется, конечно, но это временно, потом все деревенеют, подражая старшим, по выходе высшим культурным развлечением считается прохожих на улицах пугать. С бабами тоже, опять же, завал полный. На тех баб, которые у нас там, смотреть тошно. Обслуга и жены начальников конвоя – они, знаешь, как будто рождаются уже пятидесятилетними бочками. Гомосексуализма много, но по мне – что мужики, что бабы старше двадцати двух – гадость, грязь, не люблю.

Болтал Белинский, болтал, а Фотина слушала и не слушала, и незаметно они миновали Владимирскую площадь с собором и оказались рядом с каким-то кафе. Белинский посмотрел на небо, сказал «Дождь скоро», и не стал усаживать Фотину за столик, а зашел внутрь, и нашел внутри самый темный угол, и галантно отодвинул от столика стул.

– Садись, Плевако! Что-то вид у тебя измученный, усталый. Ты живешь здесь где-то, или попрежнему в Автово?

– В Автово, – сказала Фотина.

– В Автово … – протянул Белинский. – Родной район. Глаза б не смотрели. Ну, есть места и поскучнее – дальше там, проспект ебаных Ветеранов, Ульянка замшелая, Таллинское, блядь, шоссе. Знаешь, про Автово легенда есть. Когда там деревни были, случился пожар, много домов сгорело, и государю-императору пришло вдруг в голову, что неплохо бы не отчеты смотреть, а живого свидетеля вызвать во дворец. В либерализм решил сыграть царь-батюшка. Ну, поехали фраеры из чиновничьего отряда в эти самые края, нашли какого-то землероя, дали ему в рыло, посадили в карету, и во дворец. Шапку снять велели. Является он к царю, а царь вежливый, интеллигентный весь такой, просит присесть, а сам что-то пишет, пишет гусиным пером, поскрипывает. Потом перо отложил, очи государственные на землероя поднял. Ну, говорит царь, рассказывай, вошь деревенская, что и где там у вас стряслось, в ваших палестинах. Мужик подумал, подумал, и говорит, ну, вишь ты, государь-надежа наш неподлый, много, говорит, погорело у нас к свиньям. У эвтово коровы в хлеву сгорели, а у эвтово и дом, и пристройки, а у эвтово мельница, а у эвтово огороды ни к черту после пожара. Ну, царь так и записал себе – мол, больше всех пострадала деревня Автово. С тех пор так и пишут. Девушка, подойди к нам, милая, мы ведь ждем, а мы клиенты, а клиенты всегда правы, ибо это их воля – дать тебе на чай или по морде.

Белинский, несмотря на бандитский вид, оказался человеком, которому не только он сам интересен, и, хлебая борщ, стал выспрашивать Фотину о жизни ее, и в конце концов она, тоже хлебая борщ, многое ему рассказала о ее теперешенем положении, и о штрафе, и о возможности получить в скором времени срок, и о Брянцеве. Белинский слушал внимательно, время от времени задавал вопросы по делу, уточнял.

– На этаже я бывал, моя стукачка малолетняя как раз там и работает, на телефоне сидит, сука, но Брянцева что-то не помню, – сказал он, хмурясь.

Фотина вспомнила о фото Брянцева в кругу семьи, вытащила и показала Белинскому.

– Ишь ты, – уважительно сказал Белинский. – Семейный человек, обстоятельный.

– Губы слюнявые, – сообщила Фотина, отламывая хлеб.

– Ага.

– И сделать ничего не может, – добавила Фотина, смутно надеясь, что Белинский возразит и скажет – ну почему же ничего? Может и может что-нибудь. Но Белинский сказал:

– Вышло из под контроля.

– Да, – подтвердила Фотина. – Наверное и сделал бы, если б мог. Он не очень вредный, вроде бы. Просто система такая. Один раз зацепило – не вывернешься.

– Все так, – подтвердил Белинский. – Вот я, когда был пацан, всего лишь магазин ограбил. А как потащили в суд, так столько навешали, я всего и не вспомню теперь. Действительно, Брянцев виноват только в том, что бездумно выполняет предписания. Ему велели разослать штрафы, он и разослал. Не стал разбираться, кто прав, кто виноват, просто отметил чего-то, кнопку нажал, и пошло-поехало. Революции, наверное, устраиваются по этому же принципу.

– А теперь сделать ничего нельзя, – сказала Фотина, снова надеясь, что Белинский возразит.

Белинский – возразит?