Наваждение

Со мною все в порядке, как быть может. Пишу, впрочем, не затем, а чтобы предупредить тебя. Не знаю, не знаю, но чувствую, – ты ведаешь, как у меня все неопределенно устроено. Проклятое устройство мое – и знать наверное не дает и покою тоже. Что-то тебе грозит, сестра, а что – разобрать не могу. Остерегайся тех, кого собаки не любят, и сладкого не ешь – вот все, что могу сказать… Верь мне, если еще с тобою что случится – я этого не переживу.

Засим остаюсь любящая тебя неизменно Ирен»

– Ой, Сонечка! – Милочка побледнела и прижала ладони к щекам. Большие глаза наполнились слезами. Сразу стало видно, что она еще совсем мала. – Что же это все значит?! Мне… мне страшно! Мамочка… Маме грозит что-то? Я боюсь…

– Непонятно… – пробормотала Соня. – Что эта Ирен имеет в виду? Собаки, сладкое…

– Тетя Ирен с детства чувствует такое, чего знать не может, – объяснила Милочка. – У меня это тоже есть… немножко…

– И что же ты сейчас чувствуешь по этому поводу? – деловито спросила Соня.

– Ничего… – прислушавшись к себе, обескуражено пробормотала Милочка. – Мне страшно…

– Я знаю, – неожиданно вступил в разговор Джонни.

– Что ты знаешь? – обернулись к нему Соня с Милочкой.

– Не любят собаки – это та тетя, которая намедни приезжала. Конса и Мерка бросились на нее и кусали.

– Да что ты говоришь! – удивилась Соня. – Ваши левретки ведь вовсе не кусаются.

– А ее кусали! – упрямо повторил Джонни. – Я видел, кровь была.

– А Пушок из кухни, Баньши? – спросила Милочка.

– Нет, те – хорошо, – ответил дауненок. – Баньши она потом гладила.

– Так, хорошо, – сказала Соня, стараясь сообразить, как бы на ее месте стал рассуждать сильный в логике Матюша. – Предположим, что Ирен предупреждает Софи против той женщины, которую покусали левретки. Но какая ж в ней опасность? Я так поняла, что они с Софьей Павловной сто лет знакомы… И почему Констанция с Эсмеральдой на нее бросились? Тоже что-то почуяли? Но тогда остальные собаки тоже должны были… Может быть, они знали ее раньше? Но откуда?… Констанция с Эсмеральдой раньше жили у той барыни, которую убили, и… Ой… Ой, мамочки! – совершенно по-детски воскликнула Соня.

– Сонечка, что? – испуганно спросила Милочка и в этот же миг сама догадалась. Глаза у нее сделались такими же огромными, какие случались у матери в минуты потрясений. – Я поняла. Они бросились на нее потому, что она убила их хозяйку!

Дуня и Софи ехали в санях, запряженных двумя каурыми лошадками. Трактиры, извозчичьи дворы, лавки, застава… Потом почти сразу же начался лес – заснеженный и как будто присевший. Женщины разговаривали спокойно, только слова стекали с губ слегка медленнее, чем в обычном разговоре. Так оса перебирает ногами, попав в блюдечко с сиропом.

– Что ж, Дуня, как тебе с ним жилось? Все эти годы…

– Он оправдал все мои ожидания. Даже больше.

– А как же… Как же то, что он не любил тебя?

Дуня пожала плечами.

– Ну что ж с того, если и так? Я ведь не знаю, чего лишилась. О чем жалеть? Зачем портить жизнь себе и ему? Того, что есть, мне вполне достаточно.

– А как ты сумела его разыскать?

– Я знала, что он жив… Всегда… И то, что рано или поздно мы встретимся. Вот мы и встретились…

– В Александрии, я знаю… – сказала Софи и тут же едва не прикусила себе язык.

– Он рассказал тебе… – казалось, Дуня вовсе не была удивлена. – Хорошо, что ты знаешь.

– Но я не знала, что это – ты…

– Что ж, все сложилось так, как сложилось…

– Когда вы уезжаете обратно, в Англию?

– Михаил сказал, что скоро.

– Как зовут вашу дочь?

– Ангелиной, если на русский лад. Я предлагала назвать ее Софией, но он сказал – не надо.

Софи на мгновение прикрыла глаза, внезапно догадавшись, какого именно ангела призывал Михаил в зимовье, в лихорадочном бреду. Потом перевела разговор.

– Как тебе показались Оля, Матрена, прочие? Ты ведь много лет не видела…

– Они не изменились почти. Это удивительно. Время обычной человеческой жизни течет мимо них, а они как будто бы призваны к чему-то и не меняются, как статуи на фронтоне… Я все думала: кто их призвал?

– Да, я тоже много думала об этом, не столько об Оле, конечно, но потому что Гриша… Они же все атеисты и, значит, не верят в воздаяние за совершенные дела… Какая безумная, превосходящая всяческое воображение жертва: отдать свою единственную и окончательную жизнь не ради своего блаженства или спасения в вечной жизни, а ради спасения грядущих масс людей, которых они никогда не увидят, и которые о них в своем коммунистическом счастье даже и не вспомнят…