Наваждение

За свадебным столом нас собралось побольше, ни мне, ни Вере нельзя было не пригласить родственников. Занимались в основном тем, что ели и пили. Пыталась расшевелить великовозрастную компанию смешливая Верина подружка, но успеха не добилась. Несколько раз кричали «горько». Мы с Верой послушно вставали, целовались. Пробовали петь, и даже песни, как-то так получалось, вспоминались небойкие, тягучие.

Единственный раз я не сожалел, что так рано ушли из жизни мои отец и мать. Не сидели они за этим столом, не видели, как празднуется вторая свадьба их сына. Нет, не единственный. Сейчас я тоже радуюсь безвременному сиротству. Нет горше беды на свете, чем родителям хоронить своего ребенка. И не рискнул бы я травиться, если бы кто-нибудь из них был жив. У Веры отца тоже не было. Верней, где-то был, но давно ушел из семьи. Мать же ее, полная круглоглазая женщина, тоже медицинская сестра, сидела совершенно ошарашенная, на меня глядела с испуганным почтением, если позволительно такое словосочетание. Думаю, не последнюю роль здесь, кроме моего «серьезного» возраста, сыграла цеховая зависимость сестры от врача.

Возможно, все бы происходило иначе, не будь с нами Ларисы. Слишком хорошо я изучил собственную дочь, чтобы не заметить, как бесит ее скоропалительный папенькин выбор. Надо отдать ей должное, внешне выглядела почти безупречно, лишь язвила напропалую. Не Вере, не мне, но что это меняло? Старался не судить ее строго. Я предал Маргариту, предал — если это тоже тянет на предательство — Валю. Для Ларисы же — я предал маму. Не тем, что снова женился, — она сама в последние годы намекала мне, что неплохо бы покончить с неустроенной холостяцкой жизнью. Тем — что женился на Вере. Не просто на молодой, в дочери мне годящейся разведенной женщине, — на Вере. Что-то знала о ней, дававшее повод недовольствовать? Такая версия ближе всего к истине, но Лариса — честь ей и хвала — никогда со мной об этом не заговаривала.

Один Платоша не унывал. Радовался новым людям, песням, радовался застолью, обилию вкусных вещей. Подхихикивал, когда дедушка, при всех, целовался с незнакомой тетенькой, выскакивал, притомившись, на улицу, возвращался.

Но более всего в тот день мое внимание приковывалось к Вере. Меня мало трогало, как гуляется наша свадьба. Полагалось пройти через все эти процедуры — и я проходил, никуда не денешься. Нечто вроде обязательного визита к стоматологу. Но Вера, совсем еще молодая женщина, да просто женщина — что испытывала она? Женщины вообще, не в пример большинству мужчин, придают громадное значение внешним атрибутам. И что выходила Вера замуж не впервые, решающей роли не играло. Со мной все ясно, но она-то почему не захотела приглашать подруг, друзей? Хочу надеяться, не стыдилась своего немолодого избранника, на развалину я уж никак не похожу. Когда мы обсуждали, кого позовем, невнятно сказала:

— Не надо афишировать.

— Чего не надо афишировать? — не понял я.

— Просто не хочу никакой суеты. Родственников пригласим и всё.

Продолжать дискуссию я не стал. С первой же, памятной той ночи, получив жесткий урок, взял себе за правило не вытягивать из Веры мотивы ее поступков, не вынуждать на откровенность. Хватило тяму сообразить, что должно пройти время, пока уляжется взболтанная в ней муть, притремся мы друг к другу, в лучшем понимании этого слова. Как было это сначала с Валей, потом с Маргаритой. Когда доверительное, родственное общение становится не обязанностью, а потребностью. И путь предстоял нелегкий — слишком разными были мы людьми, а главное, из разных поколений. Но я любил Веру, я попросил ее стать моей женой, я хотел прожить с ней долго и счастливо, ради этого стоило запастись терпением.

Во «Дворце Счастья», надевая Вере на палец обручальное кольцо, я посмотрел ей в глаза. Она чуть сузила их, и в ту секунду я уверовал, что она в самом деле любит меня, и слова ее, сказанные в темном больничном дворе, не просто расхожая фраза. Я скуп в проявлении чувств, не выношу воркований, от Веры же порхающее «люблю» слышал несчитанно. И никак не мог для себя решить, хорошо это или плохо. Частые повторы — не обязательно любовные признания, вообще — кажутся почему-то подозрительными. Ну, если не подозрительными, то не совсем искренними. Но что каждый раз было мне при этом до чертиков приятно — глупо отрицать…

Мы, два голубка, сидели с ней рядышком в торце стола, я незаметно подглядывал за ней. Это и раньше не давало мне покоя, но в тот день, когда уже поблескивали мы обручальными кольцами и сделалась она Верой Стратилатовой, сомнения обострились. Зачем она выбрала меня, предпочла другим? Именно зачем, а не почему. Бросилась прямо на улице мне на шею, заплясала, запрыгала… Чему обрадовалась? А я не в постели сделал ей предложение, истомный и разнеженный, потерявший бдительность, — провожая с работы домой, в ненастную, ветреную погоду…