Наваждение

— Ах ты гаденыш! Ты, значит, решил, что я отдаюсь тебе, чтобы поразвлечься, потрахаться, все равно мне с кем? А ну, убирайся отсюда, чтобы духу твоего здесь не было! Иди к своей задрипанной жене, погладь ей увечную головку! — И, словно враз обессилев, рухнула ничком на ковер, заплакала.

Он бросился к ней, подхватил, отбивавшуюся от него, на руки, уложил в постель, принялся торопливо уговаривать, что не так она его поняла, целовал закрывавшие лицо Наташины ладони. Она понемногу затихла, перестала сотрясаться, наконец, заговорила — негромко, всхлипывая. О том, что устала она жить воровской жизнью, прятаться, всего бояться, что тоже имеет право на нормальную человеческую семью, что хочет родить ребенка от мужа, а не от снующего туда-сюда любовника.

— Ты… ты… — задохнулся Олег, сраженный неожиданным прозрением.

— Да, Олег, у нас будет маленький, — еще раз всхлипнула Наташа. — У тебя и у меня. Если… если мы решим его оставить. Ты теперь сам себе судья…

Домой Покровский возвращался в полнейшем смятении. Твердо знал одно: он должен на что-то решиться, лавировать дальше невозможно. «Сам себе судья»….

Максимка уже спал, Лена кормила мужа на кухне ужином. Он, изо всех сил стараясь выглядеть обычно, непринужденно, рассказывал ей, как ездил по просьбе школьного дружка к заболевшему отцу. Лена сидела напротив — молчаливая, вялая, ненакрашенная, морщилась. Он вдруг завелся, резко отодвинул от себя тарелку:

— Да что с тобой происходит? Почему у тебя такой вид, будто уксусу напилась? Забыл уже, когда ты последний раз улыбалась! Хоть домой не приходи!

— Голова болит, — сумрачно ответила Лена.

— Голова болит — значит, лечиться надо. И сколько может болеть голова? Сходи к невропатологу, снимок сделай, УЗИ, ну, я не знаю, проконсультируйся со специалистами, не в лесу живем!

— Хорошо, — устало прикрыла она глаза. — Схожу. — Собрала со стола грязную посуду, пошла к раковине мыть ее. Он глядел на ее по-старушечьи согнутую спину, выпирающие из-под мятого халата лопатки, и вдруг мелькнула гадкая мысль, что желает ей провалиться куда-нибудь, оставить его в покое. Мелькнула — и пропала, но резанула сильно, болезненно…

Ночью он почти не спал. И дал себе сроку одну неделю. Тянуть не имело смысла, надо было на что-то решаться. По едва слышному дыханию лежавшей рядом Лены Олег не мог определить, заснула ли она. Перевернулся набок, различил в полутьме тонкую, мальчишескую шею — и чуть не застонал от внезапно стиснувшей сердце острой, щемящей жалости…

Загаданная неделя прошла, но совсем в иных заботах. Лена, как обещала, прошла обследование. В пятницу Олегу на работу позвонил институтский приятель, работавший в нейрохирургическом отделении клиники мединститута, сказал, что у Лены опухоль головного мозга, необходима срочная операция, просил подготовить ее к печальному известию. У Олега едва хватило сил не выронить телефонную трубку…

Операцию назначили на среду. Лена держалась мужественно, уговаривала мужа не психовать, уверяла, что все обойдется. Накануне госпитализации, в понедельник вечером, собрала в пакет нужные документы и вещи, они, втроем с Максимкой, устроили прощальный ужин, выпили за удачу.

Ночью она покончила с собой. Ввела себе в вену десять кубиков морфия, неизвестно где раздобытого. Оставила записку, что понимает всю безнадежность своего положения, не хочет напрасно продлять агонию и быть всем в тягость. Просила Олега не судить ее строго и жениться на женщине, которая будет добра к Максимке…

Были похороны, были поминки, был весь этот долгий, нескончаемый кошмар. И грызла, голодной крысой грызла, вконец изводила Олега мысль — догадывалась ли Лена о его измене, о подуманном им, когда мыла она посуду. Теперь уж не узнать. Приехавшая из своего шахтерского поселка мама уговорила Олега отдать ей на время Максимку, Были дни, были вечера, были ночи — беспощадные, мучительные ночи. Хорошо, достойно вела себя Наташа. Искренне соболезновала, утешала. И ни разу не намекнула даже о их будущей совместной жизни. Если бы не она, стало бы Олегу совсем невмоготу. Наташа приезжала к нему почти каждый вечер, кормила, стирала, изредка оставалась ночевать. Спали они в одной постели, но любовью не занимались, просто лежали обнявшись. Лишь однажды, недели три спустя, она сказала ему:

— Ты ведешь себя так, будто виновен в Лениной смерти. За что ты казнишь себя?

Было воскресенье, промозглое ноябрьское утро, вылезать из-под одеяла не хотелось. Олег с минуту не отвечал, потом медленно, сумрачно произнес:

— Может быть, и виновен.

— Да брось ты! — укоризненно махнула рукой Наташа. — Глупые и никому не нужные комплексы!

И он вдруг сделал то, чего даже с Леной себе не позволил. Рассказал Наташе о вороньей лапке. Всё, ничего не утаивая. О зловещей черной старухе, смерти Петровны, автомобильной катастрофе в Москве, гибели спасавшей его женщины в Сочи…