Наваждение

Мужичонка так подробно описал ему маршрут, что заплутать было невозможно. Большак оказался разбитой, в рытвинах и колдобинах грунтовой дорогой. Появилась очередная возможность удостовериться в благосклонности фортуны. Не прождал и пяти минут, как объявился замызганный самосвал, громыхавший в нужном Паше направлении. Место рядом с шофером пустовало. Машина остановилась рядом с призывно машущим Васильчиковым, водитель, молодой веснушчатый парень, опустил стекло, пробасил, не вынимая из уголка рта сигареты:

— Чо надо?

— До Груздево подбросишь? — Паша воспроизвел копию обаятельной улыбки, адресованной недавно автобусной троице.

— Залазь, — коротко отозвался веснушчатый, распахивая другую дверцу.

Ехали в самом деле не больше получаса. Васильчиков пытался и у этого парня выудить какие-либо сведения о бабе Ксене, но тот оказался неразговорчивым, в ответ на расспросы лишь загадочно гмыкал, пожимал плечами, и Паша вскоре благоразумно перестал к нему приставать, сосредоточился на дороге. По одну ее сторону, сколько глазу видно, простирались поля, чем-то напоминавшие этот добитый большак, такие же заброшенные, грязно-серые и кочковатые, словно сто лет тут не сеяли и не убирали, по другую сплошной пятнисто-зеленой стеной щетинился лес.

— Это тайга? — мотнул подбородком в его сторону Паша.

— Здесь вся жизнь тайга, — криво усмехнулся веснушчатый, закуривая очередную сигарету. Дорога раздвоилась, он притормозил: — Мне направо, отсюда тебе недалеко. Пойдешь прямо, на первом повороте свернешь, там увидишь, табличка будет. Хочешь быстрей — по тропинке через лесок напрямую десять минут ходу, не заплутаешь.

Паша полез в карман, но парень, укоризненно сморщившись, ткнул его локтем в бок:

— Да ладно, чего там. Бывай.

Паша спрыгнул на землю, дверца за ним гулко захлопнулась, самосвал скрылся за поворотом, и он остался в одиночестве между заброшенным полем и хмурым лесом. Но беспокойства не ощутил. К тому же этот темный лес, казавшийся на ходу непролазной чащей, вблизи выглядел по-иному — зеленей, живей, с проплешинами. Вот только тропинка, о которой говорил парень, куда-то запропастилась. Паша безрезультатно прошелся метров на пятьдесят сначала в одну сторону, затем в другую, высмотрел самое разреженное место и напропалую шагнул в неохватную лесную толщу.

Чем дальше он углублялся в это безлюдное деревное царство, тем сильней подступало чувство пушистого, щенячьего умиления. Нечто подобное испытывал десяток лет назад, когда в подмосковном пионерском лагере энтузиаст-физрук устроил им на закрытие игрище «в индейцев». Паша тогда повезло, удостоился чести побыть разведчиком, и он, вместе с дружком Вовкой, подкрадывался, ловко прячась за стволами и кустами, к лагерю белокожих врагов. Покрывалось мурашками, холодело от возбуждения раскрашенное в устрашающие боевые цвета тело, воинственно трепыхались над разгоряченным лбом лихие петушиные перья — готовились целую неделю, распределяли роли, мастерили костюмы. И до чего же сладостно было упруго, невесомо ступать по мягко стелющейся траве, матеро сутулиться и обмениваться с Вовкой таинственными, загадочными для непосвященных вычурными жестами. Сейчас не было надобности таиться, рисковать, но то же колдовское чувство избранности, особости захлестывало Пашу. И это тебе не истоптанный подмосковный лесок, не игрушечки — настоящая дремучая тайга, настоящее приключение, о котором и вспомнить потом, и порассказать одно удовольствие.

Вообще-то, дремучую тайгу Паша представлял себе несколько иначе. Но и той, что окружала его, хватало с избытком. Роскошным словом «непролазная» назвать ее было трудно при всем желании, однако продвигаться вперед, не спотыкаясь, не натыкаясь раз за разом на корни, сучья, ветви, давалось зачастую с трудом. Угловатую сумку, чтобы не цеплялась, пришлось нести в руке, нагибаться, сворачивать, петлять. Насколько хватало чахлых Пашиных ботанических познаний, лес это был не хвойный, а смешанный. Лиственные были в явном меньшинстве, легко узнавались бело-полосатые березы с лубочно желтыми, яркими листьями. Попадались еще какие-то, с листьями узорными, с медно-красным отливом, кажется, клены. Уцелевших листьев осталось немало, но большинство уже нашло последний приют на земле, покрыв бренные останки своих прошлогодних и еще Бог знает какой давности предков — в этом желто-красно-коричневом, щедро пересыпанном бурыми иглами месиве утопали по щиколотку Пашины кроссовки. И пахло чем-то затхловатым, смолянисто-прелым и в то же время родниково свежим, будоражащим. Грибной, наверное, запах, подумал Паша, где ж им быть, грибам, как не здесь. А дышалось как легко, привольно — одним воздухом сыт будешь.