Наваждение

Дерево выбрал основательное, то самое высокое, на которое карабкался. Листьев, к сожалению, вокруг не было, но сухих веток насобирал, очистил от иголок, соорудил нечто похожее на большую корзину, дно устлал полотенцем. Сверху нависали громадные хвойные лапы — чем не крыша от дождя. Подосадовал, что не курит — спички или зажигалка очень пригодились бы, костерок развел бы. Успешное завершение зодческих работ следовало отметить. Тем более, что урчащий желудок напоминал уже о себе. Продукты на худший случай решил экономить. Съел половинку бутерброда с сыром и один помидор. В самый раз было бы запить все это горячим чаем, но о таком блаженстве лишь мечтать можно было. Неприятно кольнула мысль, что, если, не приведи Господь, придется долго ждать, начнет мучить жажда — вычитал где-то, что без воды человек больше трех суток не протянет, — но тут же запретил себе думать об этом. К тому же дождь собирается — не горячий чай, но горло сполоснуть можно. Поскорей бы только отыскали его…

Действовать следовало быстро и решительно. Удачно сообразил, из чего можно сделать сигнальный флаг. Никчемные сейчас запасные белые трусы вполне сгодятся. Приобретенный опыт дорогого стоит. Конечно же снова искололся весь, исцарапался, разодрал на плече куртку, но без больших потерь и до верхушки долез, и на землю спустился. Затем, пока опять не сорвал голос, кричал заветное «эй, кто-нибудь». С замирающим сердцем вслушивался в окружавшую его тишину, однако ничто, кроме все тех же чащобных шорохов и скрипов, не тревожило ее. Но вот донеслись до него какие-то новые звуки — словно забормотал кто-то глухо, неразборчиво. Что-то влажное раз, другой коснулось лица, и он понял, что начался дождь. Сразу, в считанные секунды, еще больше стемнело, чернеющее небо разодрала ослепительная вспышка — и грохнуло с такой силой, что земля под Пашиными ногами дрогнула. Он втиснулся в свое гнездо, обхватил руками колени, уткнулся в них гудящим лбом.

Расчеты его не оправдались. Очень быстро пришлось убедиться, что могучие хвойные лапы от дождя не защитят. Вытащил из-под себя полотенце, обмотал шею. Но от пронизывающего холода спасения не было. И чем дольше сидел, тем сильней замерзал. С трудом разглядел стрелки на часах. Полтретьего — значит, здесь половина седьмого. И стемнело уже не только из-за нависших над лесом туч. Близилась ночь, и надежды, что сегодня, тем паче в такую погоду, его найдут, таяли с каждой минутой. Паша уже не сомневался, что ночь ему придется коротать в этом проклятом лесу, один на один с непроглядной чернотой и неизвестностью. И вдруг, для самого себя неожиданно, всхлипнул. Всхлипнул тоненько, жалобно, как маме в сопливом детстве…

Всему на свете, известно, приходит конец. Закончилась и эта ночь. Но так тяжело далась она Паше, что к утру он понял — второй ему не пережить. Повезло еще, если можно назвать это везением, что дождь не превратился в ливень — на время даже утихал, а сейчас вообще затаился. Но вымок Паша до нитки и закоченел страшенно. Спасался лишь тем, что всю ночь напролет бегал, прыгал, ворочал задубевшими суставами. И кричал. Не в надежде, что кто-нибудь услышит. От страха и отчаяния. А когда чуть посветлела, разжижилась предрассветной серостью промозглая темень, Паша зарыдал по-настоящему — подвывая и припадочно сотрясаясь всем телом…

Отсыревший утренний свет с трудом продирался сквозь первобытные заросли, Паша удивлялся лишь одному — что все еще жив, не превратился в обмороженную синюю тушу. Славка, где ты. Господи, сделай так, чтобы он позвонил в Иланскую…

Нужно было убедиться, что никуда не делся его сигнал бедствия. Чтобы высмотреть свои нанизанные на сучок трусы, пришлось далеко отходить, петлять между деревьями. И едва сумел отыскать крошечную, беспросветно обвисшую темную тряпочку…

— Идиот, не сообразил полотенце вывесить, — обреченно сказал ближнему дереву Паша и в сердцах пнул его ногой. А потом еще раз, так, что взвыл от боли, заорал на него: — Как они меня найдут? Как, я тебя спрашиваю? Чтоб вы тут все сгорели дотла, сволочи!

Эта короткая вспышка ярости забрала последние силы. Улетучились куда-то скудные остатки тепла, закоченел вдруг сильней, чем кошмарной бессонной ночью. И перепугался тоже. Нужно было что-то предпринимать, немедленно, сейчас, пока еще способен хоть как-то соображать и двигаться.

— Поесть, наверно, нужно, — непослушными губами произнес Паша. — Совсем околею…