Наваждение

— Не пропадать же теперь… — эхом повторил Паша. Внушительный клетчатый кофр — как только его владельца в салон с ним пропустили — раскорячился рядом с креслом. Паша расстегнул молнию, прямо сверху лежало самое нужное сейчас — малиновый, толстой грубой вязки свитер. А еще хранились там адидасовский спортивный костюм, стопки рубашек и носков, меховые домашние тапочки. В красивой подарочной коробке пестрели этикетками три невиданные раньше Пашей винные бутылки, одна чудом не раскололась.

— Вот видишь, — рассмеялся Славка. — А ты бодался. Винцо-то попробуй, вкусное, небось. Настроение поднимется, заодно согреешься.

— Заодно согреюсь, — повторил Паша…

Вино Паше не понравилось — кисловатое, с каким-то лекарственным запахом, но больше половины бутылки выпил. Затем, стуча зубами от холода, разделся до трусов, растерся загрубевшим полотенцем, напялил на себя три рубашки, спортивный костюм, свитер. Сбросил отсыревшие вонючие кроссовки, надел три пары свежих носков, тапочки. Хозяин кофра был статью покрупней, вещи оказались великоваты, но как раз это, одно на одно, пришлось кстати.

— Похорошело? — спросил Славка.

— Похорошело, — кивнул Паша.

— Увы, тот случай, когда мертвые заботятся о живых, — вздохнул Славка.

— Тот случай, — вздохнул и Паша. — Я о них тоже позабочусь. Они тут к этим креслам привязаны, наступит… как его… трупное окоченение, не разогнешь. Под брюхо, чтобы дождь… Спасатели придут, благодарить станут, вы же сами говорили.

— Говорил, — подтвердил Славка. — Ты молодец, дело богоугодное. Голова у тебя не кружится? Захмелел, поди, на голодный желудок?

— Немного, — ухмыльнулся Паша. — Но ты не сомневайся, я в порядке. Я… — и не договорил, смятенно уставившись на лопнувшую сумку, из которой вышвырнулись скомканные пожитки. А среди них — вишневый фланелевый халат в мелких цветочках, точь-в-точь, какой носит мама. И это вроде бы пустяковое совпадение сразило Пашу. Бросился к нему, прижал к лицу, заплакал, запричитал. Так много хотелось высказать — и как погибал один в тайге, и про улетевшую птицу, и об этом страшном самолете, где являются ему мертвые и разговаривают с ним, но способен был лишь повторять невнятное, смятое холодной мягкой тканью «мамочка, мамочка»… И только до изнеможения наревевшись, простонал:

— Я боюсь, мамочка… Я их всех боюсь… Славка, он хороший, помогает мне, но он же мертвый… Мертвый он, я проверял… И эта стюардесса… Я, наверное, схожу с ума… Помоги мне, мама…

Кружилась голова, слабели ноги, но пришло вдруг какое-то облегчение, ясность какая-то. Надел на себя халат — не удивился, что впору пришелся — и направился к пилотной кабине.

— Извините, пожалуйста, иначе нельзя, — пролепетал на всякий случай и ватной рукой полез во внутренний карман Славкиного кителя. Нащупал тугой бумажник, вытащил, раскрыл. Деньги, какие-то бумажки, квитанции, фотография — смеющийся Славка в обнимку с молодой женщиной, верхом на Славке девчушка лет пяти — и, что искал, голубое удостоверение. Вспотевшими руками развернул твердые корочки. Хугаев Руслан Магомедович…

— Руслан Магомедович, — вслух повторил Паша. — Никакой не Славка…

Аккуратно вложил удостоверение в бумажник и сунул его в карман кителя. Постоял, крепко растирая ноющий лоб, и добавил:

— Не разговаривайте со мной больше, пожалуйста. И с собой никого не приводите. Я ведь теперь все про вас и про себя знаю. — Набычился, упрямо топнул ногой. — Да, знаю! А теперь вот я пойду и поем. Я должен есть, должен пить и никого и ничего не бояться. А потом самолет найдут. Уже, наверное, ищут, сколько раз по телевизору видел. Тут близко, не где-нибудь в глухих горах…

В тошниловку-буфетную решил не заходить. Мысли уже не разбегались, выстраивались последовательно, четко. В сумках обязательно должна сыскаться еда, не одного его мама в дорогу снаряжала. Если ночью станет очень холодно — наденет, не церемонясь, чью-нибудь теплую куртку, даже штаны. А «мамин» халат не снимет — неспроста же тот на глаза попался ему. Пока в нем, — суеверно подумал, — ни Славка, ни кто другой здесь не объявится. Как-нибудь переночует, перебудет, а утром весь этот кошмар наверняка закончится. И оттого, что рассуждает он так логично и трезво, впервые почувствовал себя более или менее сносно.