Наваждение

Зайти за смастеренную им штору между салонами было не легче, чем приложиться к фляге. Онемевших ног почти не чувствовал, но прежняя малярийная дрожь поутихла. И что придется ему сейчас раздевать покойника, не пугало, как раньше. Даже обязательного «извините, пожалуйста», с которым полез в Славкин карман, своему бывшему соседу не сказал. В проходе тот лежал четвертым — после двух стюардесс и мамы с дочкой. Короткие черные сапоги запомнились Паше, еще когда волок его в другой салон к остальным. Как и теплая серая куртка с капюшоном. А стащив с него сапоги, отчаянно решил позаимствовать и брюки — одни спортивные теплом не баловали. Вот тут-то и поджидал его негаданный сюрприз — на спине за пояс был заткнут пистолет.

— Террорист! — ошеломленно уставился Паша в его безжизненное лицо. — Как же ты умудрился с ним через контроль проскочить? — Вдруг озарила мысль куда круче: — Может, из-за тебя и авария произошла? Устроил тут такое…

В тусклом утреннем свете Паше почудилось, будто уголки губ этого черноволосого иронично шевельнулись.

— Не-ет, — заговорщицки погрозил ему пальцем, — ты не террорист! Я знаю, кто ты! Ты, наверное, из службы безопасности, которые самолеты сопровождают. Что, угадал? Угадал-угадал, можешь не отвечать!

Упоительно гладкий, литой пистолетик приятно тяжелил ладонь, с ним Паша ощутил себя поуверенней, неуязвимей. Подбросил его кверху, ловко поймал и джеймсбондовски подмигнул беленькой проводнице:

— Где наша не пропадала, отобьемся!

Натянул на себя брюки, сапоги, поверх «маминого» халата куртку, сунул пистолет в карман, притопнул новой обувкой:

— Теперь другое дело!

Иной, упругой походкой двинулся к выходу, остановился у вышибленных дверей. Снег падал гуще, чем вечером, все вокруг мелово побелело, под самолетное днище намело уже нехилые сугробы. Паша поглядел на неисчезнувшую вылинявшую луну, круглую и плоскую, истертую за ночь тяжелыми тучами до сквозных дыр, спрыгнул вниз. Растер снегом щеки, лоб, вернулся в самолет, нахохлился в кресле, грея под мышками озябшие кисти. Прискакавшая откуда-то подлая мыслишка испоганила настроение. Снег валит без передышки, и самолет, и все деревья, если сверху глядеть — сплошная белая равнина. Как же с вертолета — а что место аварии найти можно только вертолетом, Паша не сомневался — его отыщут? Тут не одним днем — неделей не обойтись. Костры разводить? Чему гореть, здесь не проблема, зажигалка, небось, у каждого второго мужика имеется…

— Да не расклеивайся ты, — послышался знакомый голос, отыщут, никуда не денутся. Все ведь там на ушах стоят. Ну, может, денек-другой подождать придется, не велика беда.

Паша не открыл глаза, боясь увидеть перед собой Руслана-Славку, но все-таки ответил:

— Я же просил тебя, зачем ты опять? Ты же не Славка, я знаю. Ты Руслан. Руслан Магомедович.

— Дурачок ты, — колокольчиковым звоном разлетелся за спиной беспечный смех. — Какая тебе разница?

— Мамочка, — тихо взмолился Паша, — пусть они уйдут.

— Ишь, мамочку вспомнил, — насмешливо пропела стюардесса. — Неужели не стыдно?

— Чего — не стыдно? — спросил он, сознавая всю абсурдность этого своего втягивания в дискуссию и не в состоянии удержаться.

— Ну, скажем, не стыдно тебе было ногами моими любоваться? Сам-то чуть ноги не протягивал, а туда же!

— Я не любовался, — угрюмо буркнул Паша.

— Любовался-любовался, — расхохоталась она. — Кому ты мозги пудришь? А что, красивые у меня ноги? Ну, чего молчишь? Я и сама красивая, ты на меня еще когда в Красноярск летели, глаз положил, я тебя засекла. Славка соврать не даст.

— Он не Славка, — сделал Васильчиков последнюю попытку избавиться от наваждения. — Он Руслан. Магомедович. В кабине сидит. И никого я за никого не принимал.

— Кому Руслан, а кому и Славка, — снова подал голос пилот. — Тебя ведь тоже кто Пашей, кто Павликом зовет. Мама — Котиком, думаешь, я не знаю? Русланика можно Слаником, а Сланик чем не Славик?

— Да что ты его уговариваешь? — возмутился девичий голос.

— Не хочет — не надо. Подумает еще, что мы ему навязываемся. Пошли отсюда. Пусть один тут мается, «никого за никого».

Выждав несколько секунд, Паша осторожно приоткрыл глаза, — огляделся. В салоне, кроме стащенных сюда вещей, никого и ничего больше не было.

— А я не буду маяться. — Паша рад был услышать в гнетущей тишине собственный голос, нормальный, не вибрирующий. — Не на того напали. Сейчас все дырки и дверь позатыкаю, утеплюсь, поем чего-нибудь. — Напрягся в ожидании ответной реплики, но ни звука не услышал. И пасмурно добавил: — А потом самолет все равно найдут, и стемнеть не успеет. — Выждал еще немного, в сердцах сплюнул: — Все, я пошел.