Навье и новь. Книга 1. Звездный рой

И лист берёзы белой солнечно шелестящий и лист анчара пониклый и соком смертным напоённый – дети природы. Суть сотворённая, но не вдохновенная. Они пейзаж, но никогда им не быть художниками и учениками, обожествляющими мастера.

Бессмертие мёртвых – это смерть живых, тех, кто пришёл не насыщаться, но насыщать, чья плоть страдает, но дух возносится. Революции и контрреволюции, перевороты и реставрации – безжалостно срывают листки календаря, выбрасывая их в небытие. Одно оставляя без изменения – руку срывающего.

Будни

Рука Сергея Эразмовича привычно потянулась к календарю, лист задержался в ладони…

Скоро юбилей!

Да, санаторий, которым он руководил, готовился отметить своё семидесятилетие и мысли, и дела энергичного директора были всецело посвящены грядущей дате.

Имеется подозрение, что все юбилеи задумываются из какого-то неосознанного хвастовства или по другой какой причине, но всегда исходя из соображения.

Сергей Эразмович точно имел соображения в своей светло-рыжей голове.

Внешне он заботился обо всём: шарики, артисты, торжественный обед, вечерний салют. Двери в его кабинет не закрывались, озабоченные помощники выскакивали прочь, отмахиваясь от подчинённых: некогда, с вашим вопросом позже!

Он и сам частенько покидал насиженное место руководителя и «носился по объектам» назревающего праздника. По его сосредоточенному лицу работники отмечали: видишь, как радеет за наш санаторий, весь бедолага извёлся.

Полы расстегнутого пиджака вместе с галстуком можно было заметить везде, вот они развеваются, взбегая по лестнице, вот свисают, выслушивая очередной доклад, вот возмущаются, распекая «ротозеев и бездельников».

Сия цельность натуры была обманчива. Пока пиджак и галстук носились там и сям, мысли или вернее одна мысль сверлила и сверлила просветлённое темя Сергея Эразмовича.

Первым делом, проходя мимо строгой секретарши, он каждый раз осведомлялся:

– Приглашения всем разослали? Смотрите мне, про Москву не забудьте!

Грандиозный замысел, распустившийся в его голове среди многих надежд, как чудный цветок среди грядок с капустой, начинал осуществляться, и юбилей задумывался началом движения, импульсом.

Он был образован и знал: чем сильнее первый импульс, тем увереннее движение вперёд. Нет, он теперь не выпустит птицу счастья, залетевшую случайно к нему, он расшибётся и расшибёт остальных (конечно, лучше остальных, тут и думать не надо, никаких дилемм), но исполнит задуманное.

Что ему эти семьдесят лет, ему подавай на блюдечке то, чем он сам способен ублажить свои утончённые вкусы.

Ах, папенька, что значат все ваши достижения, и ваши и деда, когда ваш потомок затеял нечто! Ваше директорство ничто, по сравнению с тем, что затеял я.

Назначения, карьера – совковое счастье: как назначали, так и снимут. Счастье цепных псов…

Татьавосов ухмыльнулся сравнению, ещё никогда прежде он не сравнивал себя с псом, он всегда превозносил свою должность и считал свою особу, если не гениальным, то, по крайней мере, талантливым управленцем.

– Папенька, папенька, вы были директором этого чудесного санатория, ваш сын станет его владельцем!

От слова «владелец» у него сразу пересохло во рту и сладко засосало под ложечкой, ему пришлось сглотнуть и протянуть руку к графину с водой.

Жаль, что не всего санатория, придётся жертвовать «олимпийским богам», то бишь, Москве. Жертвовать щедро – отдать половину, но зато вторая половина санатория – моя! Пусть подавятся там! Сергей Эразмович оставил кресло и нервно заходил по кабинету.

Он был не прочь проглотить весь лакомый кусок, и вначале подумывал об этом, когда стал прощупывать настроения.

Но затем отказался и без сожаления разрезал санаторий пополам: мне половина, а когда и богам всего лишь половину – чем я не небожитель! На том и успокоился. В сказках повторения служат сюжету, в жизни сопутствуют упорным людям, судьбе…

Итак, юбилей, на нём многое и решится. Юбилей для прессы, для ничего неподозревающих работников, юбилей – шарики в небо, для посвящённых юбилей – смотрины.

Так приглашают невинную ничего не подозревающую девушку в зал на всеобщее обозрение, дескать, приди, порадуй гостей, а сами сватают за богатого или перспективного жениха.

Она, несчастная, вся живущая мечтами о принце и любви неземной, порхает среди приглашённых, щебечет о солнце и тучках, а похотливые глаза, пока ещё тайно, ещё осторожно ощупывают её фигуру, талию, грудь…

Нетерпеливые губы облизывает змеиный язык, глаза вожделеют и творят разврат и насилие.

Санаторий, предчувствуя нехорошее, готовился к юбилею стоически, безмолвные стены, покосившиеся балюстрады, и вместе с тем, присущим ему от рождения, величием и достоинством замысла сотворения.

* * *

Ничтожества!

Можно разделить на бумаге, можно возвести ограды, можно стать и владельцем моим, но замысла, но вдохновения породившего меня из небытия вам никогда не приватизировать, не украсть, не спрятать.