Навеки связанные (СИ)

Более того, эльфа приводила в бешенство мысль о том, что, даже не взирая на предательство Нуалы и ее мнимые чувства к этому мерзкому водоплавающему, он, Нуада, продолжал питать к ней болезненную привязанность, с каждым днем все сложнее и сложнее перенося разлуку с сестрой.

Это было глупо и по-юношески нелепо: переживать из-за отсутствия рядом того, к кому испытываешь чувства, и Нуада знал это, а потому одергивал себя каждый раз, стоило его мыслям хоть на минуту дольше задержаться на образе сестры.

Эльфийский король убеждал себя в том, что от былой любовной привязанности к принцессе ничего не осталось, что теперь им руководило только безумное желание обладать. Эта мысль успокаивала его, помогая поверить в то, что он смог избавиться от жалкого чувства влюбленности.

Теперь Нуада питал ненависть к самому слову «любовь», заставляющему любое существо глупеть и превращающего его в послушную тряпичную куклу. Однако, как бы не пытался эльф противостоять собственному сердцу, ему с каждым днем все с меньшей охотой хотелось отгонять мысли о предательнице-сестре. Даже эльфийские девы, которые в последние месяцы все чаще становились гостями в холодных и просторных покоях Нуады, уже не приносили ему былого наслаждения.

Всех их он непроизвольно сравнивал с Нуалой, и каждый раз убеждался в том, что его сестра прекраснее их, и не только внешне, но и внутренне: она была милее, изящнее, невиннее и чище. Все в ней было совершенно, именно это так притягивало Нуаду, заставляя его придаваться мечтам о том, как он будет брать ее, грубо и властно, на своем ложе, забыв о приличиях и церемониях, получая наивысшее наслаждение от вкушения запретного плода.

В голове эльфа тут же пронеслись сцены, в которых его дражайшая Нуала, извиваясь под ним, не могла сдержать сладострастных стонов, когда он сильнее и глубже проникал в неё, раскрывая свою душу настолько, чтобы она испытала всю гамму ощущений и эмоций, что ураганом проносилась внутри него, усиливая тем самым их обоюдное наслаждение.

Мысли о сокровенном заставили всего Нуаду пылать от жара, что растекался по каждой части стройного тела, кучно собираясь внизу живота, заставляя его сдерживать хриплые вздохи и жмуриться от болезненно-сладкого томления.

«Нет, так не может более продолжаться! Это невыносимо», — подумал эльф, пытаясь справиться с внезапно нахлынувшим возбуждением. Отойдя от окна, Нуада медленно подошел к постели, на которой спала обнаженная темноволосая эльфийка; ее полная и красивая грудь вздымалась в такт размеренному дыхание, а стройное тело, изящно и соблазнительно прикрытое лишь небольшой частью шелкового одеяла, не могло не приковать к себе мужского взгляда.

Однако сейчас Нуада лишь непроизвольно вздохнул, подумав о том, что, даже имея красивое тело с женственными и манящими изгибами, эта эльфийка, Селин, не могла тягаться с непорочной и чистой красотой его сестры. Наложница короля была страстной, гордой и необузданной, как морская стихия, Нуала же была подобна весне, с присущей ей мягкостью и нежностью красок и чистотой зарождавшейся новой жизни.

Именно поэтому Нуада, как бы не пытался бежать от собственных порочных мыслей, с каждым днем все сильнее желал владеть своей сестрой, ее телом и душой, каждой частичкой ее незапятнанной натуры.

Эльф втайне мечтал о том дне, когда Нуала, нарушив его приказ, осмелится явиться к нему, тем самым дав ему повод более не сдерживать рвущуюся наружу темную сущность и позволить себе то, чего он так желал много веков.

Однако шли дни, недели, месяцы, а его сестра так и не появлялась, со смирением и присущей ей гордостью исполняя наказ короля; и только из редких визитов слуг, следивших за состоянием принцессы, и по кровавым полумесяцам, что появлялись нередко на его ладонях, особенно в последние недели, он узнавал, что Нуала, как и он сам, внутренне страдает, оставаясь при этом почти безмятежной снаружи.

Это осознание не огорчало Нуаду, наоборот, эльф был рад тому, что она морально раздавлена, и даже неважно, что вовсе не он стал причиной ее душевных терзаний, а все те же несчастные и жалкие люди, о которых его сестра пеклась больше, нежели о собственном брате. Ему была приятна сама мысль о том, что Нуала сможет на себе испытать, каково это, быть брошенной и преданной самыми близкими, теми, кому ты доверял более всего.

Эти мысли помогали эльфу вновь и вновь вспоминать предательство, совершенное сестрой, и с новой силой наполняли его сердце ненавистью и презрением к Нуале.

«Нет, — подумал Нуада, — Более ты не потревожишь мой разум, дорогая сестрица. Я заставлю тебя мучиться от одиночества и боли, наполню твое сердце отчаянием, и когда пойму, что ты и телом, и душой принадлежишь только мне, и никому более, тогда только успокоюсь. Когда ты, Нуала, станешь моей. Когда поймешь, что мы с тобой — единое целое».

Внутренний монолог принес Нуаде необъяснимое наслаждение, которое заставили темные губы разойтись в лукавой и хищной усмешке, напоминавшей скорее оскал зверя, нежели улыбку благородного эльфа.