Наверно это сон

— Будем надеяться, они позаботились, чтобы он был евреем.

— Ой! — сказал ребе сдавленным голосом, — хватит! Слава Богу, что вы здесь, реб Шолем! А то кто бы мне поверил! Ай, ай, ай! Могли вы себе представить такую мерзкую и низкую женщину! Сказать такое ребенку!

— Мерзкий, несдержанный язык!

Ребе вдруг повернулся к Давиду:

— Теперь иди! И не плачь! И никому ничего не говори! Понимаешь? Ни слова!

— Да. — Давид повесил свою несчастную голову. Он соскользнул со скамейки, повернулся и пошел к двери, чувствуя на себе их взгляды.

Двор. Они все еще валялись у стены хедера.

— Ура! Моисей, учитель наш! — раздался огорченный голос Ицци, — он уже кончил! Ура!

Давид торопился к деревянным ступенькам.

— Смотри, Иц, он плачет!

— Да, а мне сейчас идти!

— За что он тебя ударил? Эй!

— Эй, что случилось?

Коридор наполнился их криками. Давид выбежал на улицу. Дико взглянув на дорогу к дому, он бросился в противоположную сторону.

Спустя некоторое время ребе Идл, проклиная этот несчастный день, стоял перед дверью квартиры Шерлов в ярком пятне света, падающем из окна в крыше. Он постучал.

— О! Давид! Давид! Это ты? — отозвался голос, наполненный бесконечной тревогой, — разве закрыто? Я ждала...

— Это я — реб Идл Панковер, — сказал ребе, открывая дверь.

15

— Мороженого на пенни, миссис! Мороженого на пенни, миссис!

Мрачный малыш шести лет стучал по мраморному прилавку своим медяком.

— На пенни мороженого, миссис!

Но ни длинноносый, кусающий свои усы хозяин лавки, ни его рыжая жена с выпученными глазами, ни их прыщавая, испуганная дочка не двигались с места.

В лавку вошел еще один ребенок.

— Дай лизнуть, Мотке?

— Они даже мне не дают! — Мотке повернулся к товарищу с обиженным видом.

— Тогда пошли к Салли. А?

— Ну-у! — заворчал хозяин на идиш: — Ты ему дашь, или он будет орать здесь целый вечер.

— Яйца с перцем, вот что я ему дам! — Она вызывающе скрестила руки на груди (малыш еще больше обиделся). — А ты что, не можешь? Или ты сдох?

— Нет! — Его маленькая, брюзгливая челюсть выдвинулась вперед, насколько позволяли зубы, — пусть вся лавка сгорит до основания! Нет!

— Чтобы ты сгорел вместе с лавкой! — Она плюнула на него. — Нужен ты мне с твоим грошовым бизнесом! Оседлал меня этой лавкой, ничего себе муженек! Полли, иди, отпусти ему.

Мрачно выпятив губы, Полли подняла ржавую крышку банки, плавающей в полурастаявшем льду, наложила бледно-желтую, дымящуюся, заледенелую массу в бумажный стаканчик и вручила мальчику. Дети ушли. Мать злобно посмотрела на девочку.

— Нужно тебе было говорить ему, а? Вонючая писюха! Предупреждала тебя!

— Ты мне не мать, — проворчала Полли по-английски.

— Сейчас ты у меня получишь! — Мачеха сняла руки с груди. — Думаешь, тебе все сойдет, если твой отец здесь?

— Оставь ее! — негодующе вмешался муж, — может, ты думаешь, что она врет? Если бы это была твоя плоть и кровь, ты бы следила за ними. Ты бы не сидела здесь на своей жирной заднице, когда этот подонок мучил мою бедную дочь.

— Чтоб ты был козлом отпущения для собак! — Ее голос поднялся до бьющего по ушам, злого крика. — И для крыс! И для змей! Могу я следить за всем? Лавка! Покупатели! Поставщики! Кухня! Да еще твои вонючие дочки! Тебе не достаточно убивать меня этой лавкой, ты еще наградил мой живот своим семенем — вот! — Она подняла измазанный шоколадом передник, будто хотела бросить его в мужа. — И плюс ко всему ты просишь меня следить за этими грязными лентяйками! Если они не хотят меня даже слушаться, как я могу за ними следить? Что они, недостаточно взрослые? Или они мало знают? И та, что притворяется, что плачет на кухне, — двенадцатилетняя девка! Чтоб она там удавилась! А ты — ты даже не заслуживаешь, чтобы земля покрыла тебя! И еще говорит мне — следить за ними! И если хочешь очень знать, так ты сейчас перестанешь верещать и пойдешь на кухню есть свой ужин. — Она замолкла, задыхаясь.

— Да? — он заикался не столько от бешенства, сколько от непреодолимого упрямства. — Ужин — ты мне — есть? Ужин! После того, что случилось! Горе тебе! Но на этот раз — я — ты не оседлаешь меня как... как смирную лошадь! Нет! Теперь — ты — теперь ты не будешь на мне верхом ездить...

— Поцелуй меня в зад! — опять набросилась она на него. — Ездить на тебе! А на мне не ездят? Ну и дурак же ты — так беситься из-за этого! Как будто никогда раньше два щенка не игрались, как собаки. Что она, калекой стала! Он отнял ее честь? До свадьбы заживет!

— Откуда ты знаешь? Сколько ему лет? Что он натворил? Ты хоть посмотрела?

— Посмотрела? Да! — засмеялась вдруг она, — я посмотрела! Ее трусы такие же грязные, как всегда! Иди сам посмотри!

— Чтоб тебе лопнуть! — проворчал он.

— Щенки играют, а он волнуется! Будущее, женихи, женитьба! Они и так ее попробуют до свадьбы. Идиот! Ты хочешь ей жениха? Нос твой будет ей женихом!

Его маленькое тело напряглось. Его болезненножелтое лицо налилось кровью.

— Так твоя мать говорила твоему отцу про Геню? И то же самое — гой! Это уже семейная черта! А тебе хоть бы что! — Его раздражение вдруг угасло, и он замолчал.