Наверно это сон

— Мне не важно, где жить, — сказала Берта, — лишь бы мы зарабатывали деньги. Деньги, проклятые деньги. Не страшно, если будет немного неудобно. Я никогда не отказываюсь от мяса из-за того, что оно застревает в зубах. Сейчас время копить. Позже, когда мы соберем немного денег, продадим магазин, тогда и поговорим.

— Я тоже так думаю, — Стернович потер ладони.

— Тогда поторопись к ювелиру! — тетка мечтательно раскачивалась взад и вперед. — Какое-то время мы будем жить в тесноте и писать в темноте. А потом у нас будет дом. У нас будет достойный дом. Солидная мебель с красными ножками, как в витринах магазинов. Все покрыто стеклом. Пузатые красивые люстры. Патефон. Мы заработаем все это. Что за блаженство просыпаться утром, не промерзнув до мозга костей. Белая раковина. Отдельный туалет. Ванна. Настоящая ванна для моей несчастной шкуры в июле. Не этот проклятый наждак, — она показала на раковину. — Всякий раз, когда я моюсь, у меня отпечатывается ветка смородины на заднице! — Отец мрачнел, его ноздри раздувались. Пальцы на ногах Давида сжимались и разжимались в тесных ботинках.

— Ты слышишь, Натан? — тетка, как всегда, на замечала, как отец загорается гневом. И, как обычно, не обращая на него внимания, пустилась в море экстравагантных видений. Она почти пела.

— У нас будет белая ванна. Горячая вода. Белая ванна! Пусть она будет самая гладкая в мире. Пусть будет самая скользкая в мире. Пусть она будет скользкой, как сопли...

— Как ты привыкла там, у себя дома, — нарушил свое молчание отец.

— Да, привыкла, — ответила тетка возмущенным тоном человека, внезапно разбуженного среди сладкого сна. — Даже если ванна там и выглядела, как гроб, она все же была из жести и намного глаже, чем этот кусок тротуара! Когда я приехала в эту золотую страну, я ду. мала, что буду мыться в чем-нибудь получше, чем этот ящик с обломками камней, которые режут мою...

— Знаю, знаю! — резко прервал ее отец. — Ты очень деликатная девица.

— И у меня будет самая лучшая ванна, — продолжала тетка мстительно, — я не соглашусь на квартиру с холодной водой. Я не буду жить на последнем этаже, построенном для гоев и нищих. В этой земле еврей может построить свое счастье, если он способен на это, а не сидит всю свою жизнь на лошадином хвосте!

— Берта! — воскликнула мать. — Берта! Ты что, с ума сошла. Не переступай роковую черту!

Каким-то невероятным усилием воли отец взял себя в руки. Он процедил сквозь зубы.

— Чем скорее ты уйдешь к своему счастью, тем лучше для меня. И не думай, — добавил он язвительно, — что если я и не пойду на твою свадьбу, так я не буду танцевать!

Стернович смотрел то на одного, то на другого застенчивыми, испуганными глазами.

— Ай, Берта, — попытался он разрядить обстановку, — ты ужасна! Что ты так бесишься из-за ванны. Что такое ванна!

— Ванна есть ванна, — надулась она. — Ну и умница у меня жених!

Стернович сощурился, заморгал и не смел ни на кого смотреть. С трудом налаженное спокойствие было полностью нарушено, и все опять были настороже. И не было надежды, что натянутость ослабеет, потому что ужин был почти кончен, и отвлечься больше было нечем. Мать произнесла несколько неопределенных фраз, но они остались без ответа. В напряженной тишине тетка Берта, которая была близка к слезам, бормотала:

— Завидует мне во всем... Его ненависть... его кислое молчание... Дай ему Бог черную судьбу.

Давид сжался от страха, не смея думать о том, что может произойти. Наконец, Стернович, предварительно несколько раз кашлянув, выставил вперед подбородок и улыбнулся с принужденной и застенчивой сердечностью.

— Я вот что скажу, Берта, — сказал он, — давай пойдем прогуляемся. Что может быть лучше после такого прекрасного ужина? И по пути мы можем зайти в один или два магазина.

— Куда угодно, — вызывающе откликнулась она, — лишь бы уйти отсюда!

Они оба поднялись довольно стремительно, и тетка, наклонив голову вперед, поспешила в гостиную за пальто, бросив Стерновича в кухне одного. Он озирался по сторонам, бормотал что-то по поводу ужина и тоскливо смотрел на дверь, за которой скрылась Берта. Через несколько минут она вернулась, и они оделись. Прилаживая шляпу на своих волосах, тетка подняла глаза к ее полям и затем перевела их на стену, туда, где висела картина.

Давид вздрогнул. Вот оно что! Теперь он вспомнил. Вот он о чем думал. А потом, на лестнице, забыл! Чудно...

Тетка приблизилась, вглядываясь.

— Посмотри, Натан, — поманила она его, — какая прекрасная пшеница растет в садике моей сестры. Никогда раньше этого не видела. — Она вопрошающе повернулась к матери.

— А я все думала, когда же ее заметят, — засмеялась мать, — должно быть в спешке повесила ее слишком высоко.

— Симпатично, — тетка посмотрелась в карманное зеркальце, — ты что, открываешь музей?

— Нет. Это просто причуда. Я думала, она стоит своих десяти центов. Пустячная цена.

— Ну, мы должны идти, — решительно сказала тетка. — Я вернусь поздно, сестра.