Навои

— В нашем старом мире, — с увлечением заговорил Алишер, — не было еще такого мастера, как вы. Достоинство вашего калама бесконечно выше всякой похвалы.

Кемаль-ад-дин Бехзад вспыхнул. Дрожащими губами он произнес:

— Не знаю, какими словами благодарить вас за ваше высокое внимание. Эти рисунки — лишь первые детские опыты ученика. Мое перо очень нуждается в указаниях учителей.

— Никогда не прекращайте учиться, — серьезно сказал Навои.

После вечерней молитвы поэт предложил Мираку Наккашу и его замечательному ученику угощение. За едой разговаривали о гератских художниках и их произведениях. Когда дастархан был убран, Навои снова принялся рассматривать рисунки Бехзада при свете свечи. Он внимательно вглядывался в каждую черточку, в тончайшие оттенки красок. При этом он указал Бехзаду на отдельные недостатки, которые мог заметить лишь человек, имеющий глубокие познания в живописи и одаренный тонким вкусом. Навои объяснял юноше, в чем сила и невиданная доселе красота его рисунка. Бехзад старался запомнить каждое слово поэта.

Стемнело, и живописец с молодым художником собрались уходить. Навои просил Бехзада почаще радовать его посещениями. Когда Мирак Наккаш был уже на пороге, Навои задержал его и шепотом сказал:

— Завтра непременно приходите ко мне; мы подробно обсудим, что нужно сделать, чтобы поддержать этот необыкновенный талант.

Глава одиннадцатая

Вокруг гарема царила тишина. Жены государя, обитавшие хотя и близко друг от друга, но в отдельных дворцах, отправились на той — торжественное пиршество — к одному из царевичей, связанному родством с царствующим домом. Большинство девушек-рабынь находились в Белом саду, в свите любимой жены султана, Хадичи-бегим; в гареме, не считая седоволосых старух, оставалось не больше двадцати женщин.

Расцвет весны. Высокие, стройные кипарисы, пышные фруктовые деревья, широкие лужайки, покрытые яркими цветами, узорная роспись зданий, словно соперничающая в сиянии солнца с цветущими лугами, — все это являло какую-то фантастическую картину.

Сказавшись больной, Дильдор не  принимала участия в сегодняшнем торжественном выезде Хадичи-бегим. Она сидела одна у открытого окна. Зевая и потягиваясь с болезненной истомой, девушка предавалась мыслям о разлуке с любимым.

Посланная Маджд-ад-дином в царский дворец как подарок султану, Дильдор чувствовала себя одинокой, чужой в этом роскошном дворце. Среди увеселений и пиров, о которых ей раньше приходилось слышать только в сказках, она ни на минуту не была счастлива. Тоска по дому, страстное желание вернуться к своей бедной, но честной жизни ни на минуту не покидали девушку.

Есть женщины, для которых любовь столь же священна, как вера. Отдаваясь влечению сердца, такие женщины предпочитают развалившуюся хижину бедняка царскому дворцу; простого одетого в лохмотья пастуха они не променяют на царевича. Всем своим существом они стремятся к одной цели: если цель недостижима, — они на всю жизнь избирают себе другом страдание.

Дильдор была одной из таких женщин. Роскошь, вино, разврат, сплетни, наполнявшие гаремную жизнь, не задушили в ее сердце чистой любви.

Однажды вечером дворцовые служанки взяли Дильдор из дома Маджд-ад-дина и привели ее в красивую, богато убранную комнату. Роскошь, царившая в доме и обращение окружавших ее молодых девушек испугали Дильдор. «Сколько хлопот из-за простой рабыни. Нет, за этим скрывается что-то недоброе», — боязливо думала она. Хотя домашние Маджд-ад-дина нарядили Дильдор в самые богатые одежды, здесь, во дворце, девушки раздели ее и заставили надеть другое платье; голову Дильдор кокетливо обернули кашмирской шалью, на руки надели золотые браслеты, пальцы украсили сверкающими перстнями. Потом Дильдор усадили на груду шелковых подушек и разостлали перед ней дастархан. Чувствуя себя как бы приговоренной к смерти, Дильдор не притронулась к сладостям.

Таинственно пошептавшись между собой, девушки убрали дастархан. Смеркалось. Вдруг дверь отворилась и вошла женщина. Дильдор бросила на нее быстрый испуганный взгляд. Вошедшей было лет шестьдесят. Худощавое лицо ее прорезывали глубокие морщины, но разряжена она была, словно молодая, желающая нравиться красавица. Дильдор слышала, как девушки, разговаривая между собой, со страхом и уважением говорили: «Сама Гульчехра-биби[72] велела так сделать» или таинственно шептали: «Гульчехра-биби зовет». Поняв, что это и есть та самая особа, Дильдор невольно поднялась. Старуха подошла ближе и опытным взглядом окинула девушку с головы до пят. Поправив на ней кашмирскую шаль, старуха притворно мягким голосом спросила:

— Как тебя зовут?

— Дильдор, — тихо ответила девушка, потупившись.

— Ты из деревни?

— Да.

— У тебя приятное имя, но недостаточно хорошее для такой красавицы, — улыбаясь, сказала старуха. — Если кто-нибудь спросит, как тебя зовут, говори — Дильдорхон-бегим. Сядь, душа моя.