Навострятся ли тупари

ВЫПУСКНИК

Годы шли: сентяб, тяп, тяп и — лето…
Нарождался в утренней возне
серебристый, как солист балета,
день, стократ увиденный во сне.
Лишь меня он отогрел, хрусталясь:
я и рабство в этот день расстались.
Не боюсь тупых белков навыкате.
Мне теперь не тыкайте, а выкайте.
Хохочу отчаянно, зубасто:
гражданин начальник, баста!
Ты прости-прощай, привычная колонна,
пересчитанная поголовно!
Конвоиров от друзей оттисну,
окружай меня хоть сто погон.
Бывшему народному артисту
кошелек вручаю с табаком.
Потный повар, пахнущий баландой,
письмецо строчит: «Жене отдашь».
Полон поэтичности балладной
пляшущий сквозь слезы карандаш.
Грустно брадобрею-остряку,
бывшему писателю-подпольщику:
«Задарма, как прежде, остриг,
только не по-нашему — под полечку!»
Ножницы стреляют, как наган.
«Эх, живи! Да наперед не вольничай».
И скупые локоны невольничьи
кандалами падают к ногам.
Кто-то скис (уж как себя ни вышколи!).
Кто-то не исправлен, а добит,
огражденный от вниманья вышками
и не огражденный от обид.
Я же к проходной шагаю по проталинам
в новом ватнике, каптерщиком подаренном.
Прохожу, шагам своим не веря…
Ну, теперь попробуй посади!
Челюстями скованного зверя
лязгнули решетки позади.
В тишину вхожу, командой не нарушенную,
и… пустое поле обнаруживаю.
Где же вы, друзья, родня, знакомые?
Прут навстречу страхи незаконные.
Падаю в полоски в паровые
воли испугавшийся впервые.
Мир до непонятности огромен.
Я один. Со мной мешок. А кроме…
кроме этого, лишь зона за плечами.
Вижу злость в зрачках чужих домов,
яд на едких язычках дымов —
заклеймили вдруг, заобличали!
Кем я был? Кем стал за столько зим?
Как зверушка, выданная шавкам,
лютым одиночеством казним,
я… назад плетусь неверным шагом.
Мой паёк! Мой номер! Мой барак!
Возвращаюсь в ад на всех парах…
Но глаза вахтеров леденят.
Но грозит в окошко лейтенант.
Я из зоны выставлен резонно.
Путь далекий скользок и горбат…

Так от Сахалина до Карпат

разрослась моя немая зона.

II. ХОЛОДИЛЬНАЯ УСТАНОВКА

Я НЕ БОЮСЬ…