Navsegda

недостатками. Я вижу в ней Бена, и к глазам подступают слезы. Я сдерживаюсь изо всех

сил, чтобы не расплакаться. Не время давать слабину. Еще нужно держаться.

— Да, тяжелый день, — соглашаюсь я дрогнувшим голосом. — Ваша речь была…

Сьюзен поднимает руку, останавливая меня:

— Твоя тоже. Не падай духом. Я знаю, как через такое пройти — нужно просто

держать голову высоко.

Это всё, что успевает сказать мне Сьюзен, и я не знаю, метафора это или нет. Ее

забирают у меня новоприбывшие гости, жаждущие доказать свою хорошесть тем, что они

«сейчас здесь ради нее». Я возвращаюсь к Анне, расположившейся рядом с кухней. Туда-

сюда с полными и пустыми подносами бегают официанты. Анна таскает с одного из

подносов финики, завернутые в бекон.

— Я сделала это, — докладываю я.

Она одобрительно хлопает о мою ладонь своей.

— Когда ты ела в последний раз? — спрашивает подруга, жадно поглощая финики.

Мне вспоминаются блины. Если я скажу ей правду, то она насильно накормит меня

закусками.

— О, совсем недавно, — отвечаю я.

— Врешь, — замечает Анна, и останавливает проходящего мимо нее официанта с

креветками.

Я морщусь.

— Нет! — наверное, слишком резко возражаю я. — Никаких креветок.

— Финики? — протягивает мне подруга свою салфетку с двумя из них.

Они большие, в толстом беконе, липкие от сахара. Вряд ли я смогу это засунуть в

себя. Но потом я вспоминаю о куче закусок из морепродуктов и понимаю, что финики —

наилучший вариант. Поэтому я беру и съедаю их.

Они. Невероятно. Вкусные.

Мне вдруг хочется еще. Еще сахара. Еще соли. Еще жизни. Я говорю себе: ты

больная, Элси! Бен мертв. Не время предаваться чревоугодию.

Я сообщаю Анне, что ненадолго отойду, и поднимаюсь на второй этаж — подальше

от еды и поближе к зеркалу в гостевой ванной. Умом я понимаю, куда направляюсь, но

иду туда не совсем осознанно. Меня словно тянет туда какая-то сила. Поднимаясь по

лестнице, я слышу бубнеж голосов. В гостевой ванной тоже собрался народ. Все идут

посмотреть на зеркало. Я не поворачиваю в коридоре и не захожу в ванную комнату. Так

и стою наверху лестницы, не зная, что делать. Я хочу побыть у зеркала в одиночестве.

Мне невыносимо будет видеть написанное рукой Бена при посторонних.

Мне спуститься вниз? Вернуться сюда позже?

— Ее надгробная речь была убедительной, — доносится до меня мужской голос.

— Знаю. Я и не говорю, что она была неубедительной, — горячо отвечает другой

— высокий и женский.

— О чем вы? — раздается третий голос, подвыпивший. У его обладательницы,

скорее всего, и сейчас бокал в руке. Она явно не прочь посплетничать.

— О вдове Бена, — отвечает ей женщина.

— Ах да. Какой скандал! — реагирует обладательница третьего голоса. — Они же

были женаты меньше двух недель?

— Да, — подтверждает мужчина. — Но мне кажется, Сьюзен ей верит.

70

— Нет, я знаю, что Сьюзен ей верит, — говорит женщина. — И я тоже ей верю. Я

всё понимаю. Они на самом деле были женаты. Я о том, что ты же знаешь Бена, знаешь,

как сильно он любил свою мать. Разве он не рассказал бы ей об этом, если бы всё было

действительно серьезно?

Я медленно и неслышно отступаю, не желая быть услышанной и не желая слышать,

что последует за этим. Спустившись вниз к Анне, я ловлю взглядом свое отражение в

одном из зеркал. И впервые не вижу себя. Я вижу женщину, которую видят все вокруг,

женщину, которую видит Сьюзен: дурочку, считавшую, что она всю свою жизнь проведет

с Беном Россом.

ФЕВРАЛЬ

В тот вечер четверга мы с Беном страшно устали. Я целый день в библиотеке

занималась подготовкой проекта с демонстрацией документов периода администрации

Рейгана. Бен долго спорил со своим начальником о том, каким должен быть логотип

фирмы, созданием которого он занимался. Никто из нас не хотел готовить ужин. Мы

вообще ничего не хотели делать, кроме как поесть и лечь спать.

Мы пошли в кафе на углу дома. Я заказала спагетти с соусом песто, Бен — сэндвич

с курицей. Мы уселись на открытом воздухе за шатким столиком на шатких стульях и ели,

дожидаясь наступления времени, когда можно будет завалиться в постель.

— Мне сегодня звонила мама, — сказал Бен, вытаскивая из своего сэндвича

красный лук и выкладывая его на вощеную бумагу.

— О?

— Знаешь… наверное, я настолько вымотан еще и из-за того, что так и не рассказал

ей о тебе.

— Если ты переживаешь из-за меня, то не стоит. Я своим родителям тоже о тебе

пока не рассказала.

— Это не одно и то же, — ответил он. — Мы с мамой очень близки. Я всё время

болтаю с ней, просто почему-то не хочу говорить ей о тебе.

К этому временя я уже была достаточно уверена в том, что владею сердцем Бена,

чтобы понять, что дело не во мне.

— Что, по-твоему, мешает тебе это сделать? — спросила я, доедая спагетти.

Водянистые и невкусные.

Бен положил сэндвич на тарелку и вытер с ладоней муку. Откуда, елки-палки, на

дорогих «деревенских» сэндвичах мука?

— Не знаю. Думаю, частично то, что она, конечно, будет счастлива за меня, но и

забеспокоится… эм…