Навстречу рассвету

После всего этого она уже не могла не стать краеведом. А когда в 1958 году случилось на Амуре большое наводнение и школьники принесли ей вымытые из обрыва древние ядра и топоры, Дорохина решила организовать при школе музей. Думала, только об Албазинской обороне, а получилось в конце концов обо всей истории села. Даже о женсовете, который в 1926 году организовали местные бабы, собрав деньги на детсад, устроив общественный буфет из продуктов, собранных по дворам.

Дорохина давно уже на пенсии, во ходит в школу, как на работу, каждый день. То в музее, что находится рядом со школой, надо принять экскурсантов, которых с каждом годом едет в Албазино все больше, то односельчане или ребятишки зовут поглядеть очередные свои находки, а то библиотекарше понадобится отлучиться куда-нибудь и она просит Агриппину Николаевну посидеть за нее, повыдавать книги, благо библиотека находится рядом с помещениями Народного музея. Забот хватает. Но Агриппина Николаевна не только не сетует, а даже радуется. Есть у нее убеждение, которое, услышь я его не от учительницы, принял бы за перефраз одного из древних мистических верований: «Боги не засчитывают в счет жизни дни, заполненные заботами о других людях».

Как потом рассказали мне албазинские женщины, такая же была и ее мать — первая на селе заводила в далекую, еще пред-колхозную пору.

Этих женщин часом позже я встретил на том самом месте, где беседовал с первыми албазинцами.

— Вон Дарья Васильевна, — сказала Агриппина Николаевна, провожавшая меня по селу, — старше ее в Албазино никого и нет.

Лицо Дарьи Васильевны было изрезано морщинами вдоль и поперек.

— Все время тут живете? — спросил я.

— Выезжала в гости. Но лучше Албазино ничего не видела.

— Все, наверное, помните?

— Помню, что помнится.

— Что самое памятное?

— Детей тут похоронила…

— А общественные дела?

— Много было дел… Первый воскресник, может? — спросила она, оглянувшись на Дорохину.

И передо мной словно бы открылась очередная страница долгой албазинской истории. Было это в 1920 году, когда в Албазино только что организовалась большевистская ячейка. Вскоре же прибежал из Джалинды посыльный: пришли четыре баржи с продовольствием для бойцов Забайкальского фронта и надо эти грузы немедля переложить в вагоны.

Поднялись албазинские мужики, пришли люди из других сел — Игнашино, Свербеево, Орловки, Бейтоново, Перемыкино… Три дня работали, как тогда говорили, «чтобы вышибить семеновскую пробку белых». От зари до зари стоял шум над Амуром, скрипели телеги, ржали лошади. Отдохнут минуту — и снова:

— Пошли, ребяты-ы!..

Сами себе удивлялись: устали до смерти, а чуть перекур — тут тебе и гармошка, и песня, и пляска. Споткнулись только в самом конце, когда случилась беда с одним из организаторов этого трехдневного воскресника, Никифором Ланчаковым. Высокий, курчавый, веселый, он, кажется, был повсюду, шуткой подбадривал уставших, первым нес тяжелые мешки. Никто не видел, что ночами он не мог уснуть, глядел на звезды, потирая грудь, и дышал, дышал. И под конец не отдышался, умер от разрыва сердца. Хотели похоронить его там же, в Джалинде, да албазинцы не дали: «Наш он, у нас и похороним»…

— Вот они какие! — сказала Дарья Васильевна таким тоном^ словно произнесла фразу из бескомпромиссной молитвы.

— А потом?

Потом японцы пришли. Зверствовали почище беляков. Расстреливали людей за всякую малость, а то и вовсе ни за что. И хоронить в гробах не давали. И чтобы не собирались люди на похоронах — не больше одного живого на одного мертвого. И чтобы жены не смели реветь. Чуть что — получай норму — семьдесят пять нагаек…

Она замолчала, уставившись вдаль белесыми выцветшими глазами.

— А наводнение? Про наводнение расскажи, — напомнила другая женщина.

— Это недавно было. Ты молодая, ты и рассказывай.

«Молодая», которой на вид было под семьдесят, отмахнулась было, но тут же и заговорила торопливо, словно боясь пе успеть высказаться:

— Сколько живу, такого не помню. В пятьдесят восьмом годе было. Сначала в мае вода поднялась. Тот берег — море сплошное. А у нас — всю нижнюю часть села затопило да поля, которые там, — Она махнула рукой в ту сторону, куда убегала река и где за небольшим ручьем, впадающим в Амур ниже Албазино, были дома, сараи, огороды. — Китайские фанзы плыли и люди — на крышах. Сколько мы их тогда поспасали, забыв о своем добре! Школа была битком набита китайцами. Кормили лучшим, что было: как же, натерпелись люди. Даже свиней китайских спасали, что пытались переплыть на этот берег. Мы им, как у нас: «чух-чух», а они не понимают. Кто-то подсказал, что надо по-китайски звать: «гох-гох». Сколько тогда добра китайцам напередавали, и ихнего, что спасли, и своего. А ведь у нас тоже убыток был немалый. Картошку всю, что посадили, песком затянуло, вместо дорог — промоины, на лугах — озера. А сколько домов поразрушило!..

Опа перевела дух, и третья участница нашего разговора тотчас вставила свое:

— Ты про сестру Любаву расскажи. — И повернулась ко мне, разъясняя: — Чуть не утопла, сестра-то.