Навстречу рассвету

— Это уже в июне было, когда другая волна пошла. Любава несколько ночей не спала, все воды боялась. А тут Амур вроде на убыль пошел, и она успокоилась, уснула как убитая. Проснулась от шума. Сначала не поняла ничего, открыла дверь, а волна — в избу. Выскочила в чем была, побрела в воде по пояс. Шум, крики откуда-то. Дрожала больше от страха, чем от холода. Хоть вода холоднющая была — по улицам даже льдины плавали… А потом уехала…

— Куда уехала?

— А совсем. Колхоз-то прикрыли.

— Как это прикрыли?

— Приехал представитель из области, сказал, что колхоз легче распустить, чем восстанавливать.

— Что же вы?

— Что мы? Жаловаться стали. Как это можно без колхоза? В Москву написали: так, мол, и так, триста лет живем на этой земле и дальше будем жить. Пришел ответ: создать совхоз Албазинский…

В стороне, под лиственницами у обрыва, послышался мальчишечий гомон, и скоро двое пацанов, бухая по дощатому тротуару, побежали к нам.

— Агриппина Николаевна! Поглядите, что мы нашли?!

Дорохова обрадованно сорвалась с места, быстро, по-молодому, заспешила за мальчишками. Я, естественно, побежал следом. В зарослях полыни увидел дюжину мальчишек и девчонок, наклонившихся над небольшим раскопом. Когда они расступились, я увидел разложенные на доске красноватое ядро, изъеденный ржавчиной наконечник копья, огромный старинный ключ из тех, что именовались амбарными.

— Ребята, раскапывать ничего не разрешается, — как-то двойственно, одновременно строго и ласково, сказала Дорохина, волнуясь, торопливо падевая очки.

Она разглядывала находки с благоговейным молчанием, и руки ее все время трогали эти найденные предметы, комья сырой земли, плечи и головы суетившихся, мешавших ей мальчишек.

А я разглядывал Агриппину Николаевну и вспоминал стихи Мирмухсина о начальном свете отчизны, завещанном предками: «И если в пику всяким бедам и всем превратностям назло ты будешь полон этим светом — считай, что в жизни повезло…»

Над Амуром задыхался закат, немыслимой декорацией расцвечивал тяжелые купола туч, ребристую от быстрого течения воду. Через заросли полыни и крапивы высотой по грудь я спустился к берегу и пошел по хрусткой гальке к ожидавшей меня моторке. Впереди суетился на отмели невысокий мужичок с крупными, как у цыгана, чертами лица, как-то странно нетерпеливо удил рыбу.

— А я сразу признал корреспондента, — еще издали заговорил он. И неожиданно протянул мне леску: — А ну-ка, подержите на счастье. Примета есть: новому человеку всегда везет. Вот так, легонько, только пальчиком придерживайте.

Он принялся разматывать другую донку, насаживать на крючки пескарей и все говорил, говорил, измаявшийся в одиночестве рыбак, для которого рыбалка была не священнодейством, как для нас, горожан, а самым обыденным делом.

Закат разгорался все шире, развешивал огненные кромки облаков, как яркие театральные занавесы. Мириады белых мотыльков метались над водой, словно хлопья снега на ветру, трепыхали тонкими крылышками, торопились в минуты своей короткой жизни найти себе пару и совершить самое важное, для чего, собственно, они и появились на свет. И тысячами падали, так ничего и не успев, устилая поверхность воды, камни на берегу тонкой живой «снежной» пеленой…

ПЛЫТЬ ТАК ПЛЫТЬ

Путеводители уверяют, что через Албазино природа проложила рубеж. Выше по Амуру леса сходны с хвойной тайгой Сибири, ниже — разнообразие пород: помимо хвойных — граб, ясень, дуб, орех, бархат, дикая яблоня, лианы дикого винограда.

Если бы я не прочел об этом, то, наверное, и не заметил бы никакого рубежа. Но тут стал приглядываться и в самом деле увидел, что боры на берегу вроде поредели и вроде потянулись смешанные заросли, плотные, глухие, дремучие. (Я пишу «на берегу», потому что, сколько ни вспоминаю теперь, не могу составить себе ясной картины того, китайского берега на Верхнем Амуре. Все-то он представляется мне невысоким, невзрачным, в мелкой кустарниковой поросли — таким, на котором и смотреть-то не на что. Словно Амур — это не только государственная граница, а еще и природная.)

«Верхний Амур — это не река, это черт те что!» — так выразился однажды наш лоцман Алексеич. Необычности реки можно было заметить и без лоцманских указаний. Могучая, она извивалась так, словно была маленькой речушкой на ровной луговине. Речушке это можно, извиваться, — и сила у нее не велика, и течение — радость водомеркам. Но когда великан кидается из стороны в сторону — горы качаются.

Горы на верхнем Амуре противопоставляют напору воды самые твердые скальные уступы. Они вздымаются над рекой крутолобыми утесами, монолитными крепостными стенами; сжатый ими Амур несется с бешеной скоростью, сердито гудит, круто сворачивает то в одну, то в другую сторону, крутит кривун за кривуном, от одного воспоминания о которых у местных речников кружатся головы.