Навстречу рассвету

С этих «философских высот» меня сбросил резкий гудящий скрип переговорной трубы.

— Филиппыч! — гулко, с металлическим звоном выкрикнула труба. — Как там у тебя? Готовься, уже светает…

Светает! Я мигом выскочил на палубу, увидел туман над водой, белесую муть рассветных сумерек и такое же белесое, бледное, еще не разгоревшееся небо над дальними сопками.

Через несколько минут застучала лебедка, выбирая якорь-цепь, зашлепали плицы, до самых берегов взбаламутив молочную гладь Амура, все чаще замелькали укосины и распорки колес. Караван медленно развернулся и пошел, подгоняемый течением.

— Скоро Кумарский утес, гляди внимательнее, — сказал мне лоцман. — Скала Монашка.

Скала, вздымавшаяся впереди, чуть повернулась — и на фоне серого неба ясно вырисовался профиль грузинки с опущенным лицом. За ней, чуть повыше, показался другой профиль, тоже кавказский, но уже явно мужской, в накинутом на голову башлыке. Пароход прошлепал еще сотню метров, и видение исчезло. Скала выровнялась, совершенно вертикальной гигантской стеной встала над Амуром. Несколько сосен на ее вершине показались снизу несоразмерно крохотными тонюсенькими былинками.

Багровый восход все шире разливался по небу, поджигая редкие тучи, перламутрово окрашивая водную гладь. Оттуда, из багровой дали, показался серый, непривычно прямоугольный пароход, двухтрубный, одноколесный, похожий на тот, что снят в известном фильме «Волга-Волга». Это было, как мне сказали, едва ли не единственное на Амуре китайское пассажирское судно.

Тихий, сонный пароход приближался как видение, и, когда он совсем уже поравнялся с нами, я увидел у борта на нижней палубе нескольких парней, смотревших на нас с молчаливым любопытством. Я помахал им рукой, и они помахали в ответ, приветливо, доброжелательно.

— А чего им обижаться? Нет у них причин на нас обижаться, — сказал Алексеич, догадавшись о моих мыслях. — Уж сколько мы им валили! Наверное, за всю историю Китая никто им столько не помогал, как мы…

Вдруг он привстал, насторожившись: впереди из-за дальнего мыса выплывал встречный буксирный пароход с баржами.

— Теперь надо глядеть в оба, — сказал лоцман. И, заметив мой вопросительный взгляд, добавил — Старые китайские капитаны куда-то поисчезали с Амура, а новые реку плохо знают. По правилам ведь как? Снизу идущее судно должно уступать дорогу тому, что идет сверху. Сверху течение гонит, и с баржами или плотами трудно маневрировать. Мы всегда в таких случаях дорогу уступаем, а они, бывает, прут на створы напрямую, и хоть бы им что.

— Так авария ж может быть, — сказал я.

— Бывают, а что вы думаете?.. Вот, пожалуйста, — вскинулся он и закричал, словно его могли услышать на китайском буксире — Куда, куда отжимаешь?!

В рубку прибежал капитан, встрепанный, невыспавшийся после ночной «капитанской» вахты, рванул рычаг над головой. Душераздирающий звук гудка понесся над водой, над прибрежными утесами.

Баржи с углем, которые тащил китайский буксир, на повороте понесло течением в нашу сторону, и мы все замерли в напряженном ожидании — столкнутся или не столкнутся? Влево отойти было некуда — скалы, справа — китайские баржи. Когда увешанный плакатами с большими иероглифами борт китайского буксира поравнялся с нашим, Алексеич не выдержал, выскочил на мостик.

— Раньше надо было отворачивать, раньше! — закричал он.

— Иду своя дорога! — донеслось с чужого мостика. Голос вроде бы с вызывающими нотками, но в нем явно слышался испуг.

Когда баржи, едва не зацепившись бортами, все-таки разошлись, Алексеич выругался:

— «Своя дорога!» С этой «своей дорогой» можно на мели оказаться!

— А бывало? — спросил я, как всякий журналист, желая послушать рассказы о разного рода происшествиях.

— Всякое бывало, — сказал капитан. Помолчал, вспоминая, и начал рассказывать. Но не об авариях и столкновениях, а о том, как в прежние времена дружно и мирно жили наши и китайские речники, помогая друг другу.

— Бывало, идешь, видишь, плот волокут, — перебил его Алексеич. — Вручную волокут, по-бурлацки. Останавливаемся, кричим, чтобы цеплялись. Как же — друзья ведь…

— Мы однажды пароход «Хейхе» с мели сняли, — продолжал капитан. — В то время названия на судах писались на двух языках — по-китайски и по-русски. Крепко засел, а на нем пятьсот пассажиров. Ночью дело было, дождь хлещет, до берега — сотни метров… Сутки возле китайского парохода провозились, пассажиров к себе брали, уголь перегружали, чтобы облегчить судно…

— Ты про наводнение расскажи, — напомнил Алексеич.

— В наводнение-то, в пятьдесят восьмом году, весь флот был направлен на помощь населению. Я тогда на «Ярославле» старпомом плавал. В тот раз мы целую китайскую деревню спасли, что была против устья Бурей. Накормили людей, перевезли на сопку километрах в двадцати от затопленной деревни. Гляжу тогда, а они все босые, китайцы-то. А были у нас старые рабочие ботинки. Высыпал я их на палубу — разбирайте. Все разобрали, кто даже по две пары…