Навстречу рассвету

Так мы и плыли от утеса к утесу, от переката к перекату, разглядывая китайские деревни и русские села на берегах, выискивая среди зарослей береговые знаки: белые — на пашем, левом, красные — на правом. (Так всегда и везде обозначаются берега: левый — белыми знаками, правый — красными). И разговаривали. О плотах и течениях, о правилах судовождения и вообще о жизни, о прошлом, настоящем и будущем этого огромного края.

ТЕЗКА В ЗЕЛЕНОЙ ФУРАЖКЕ

Однако Амур — река пограничная. И пора уже рассказать о тех, кого никак не миновать на границе, — о воинах в зеленых фуражках.

Пограничники, как известно, не любят сюрпризов, они совершенно справедливо усматривают в них нарушения пограничных правил. Поэтому я заранее обговорил с пограничным начальством, что в одном месте, если удастся, сойду на берег и загляну в гости на заставу. Возражений не было. Начальству приходится проверять бдительность несения службы пограничниками, и оно время от времени посылает так называемых «условных нарушителей». В такой роли предстояло выступить и мне.

Когда наш маленький караван выбрался из одной амурской петли и вышел, как говорил лоцман Алексеич, «на финишную прямую» к другой петле, той самой, где мне предстояло высадиться, я пошел к капитану просить моторку. Расчет был простой: вырваться на моторке далеко вперед и, пока буксир с баржами неторопливо шлепает по Амуру да пока огибает очередную петлю, побывать у пограничников.

Выслушав меня, капитан посмотрел на карту, потом на небо, плотно затянутое тучами, потом на мокрую палубу.

— В такую погоду пойдете?

И тут же, словно устрашая, ветер хлестнул по окнам рубки, швырнул в стекло пригоршню мелкого дождя. Погода была как раз такой, в которую хороший хозяин, как говорится… и так далее… Но у меня не было выбора. Высадиться я мог только здесь, и нигде более, и не воспользоваться такой возможностью значило обречь себя на долгие муки сожаления об упущенном.

— Пойду! — сказал я твердо.

Вызванный капитаном, явился Володя с лицом мрачнее неба, потоптался в рубке, спросил:

— Плавать умеете?

— В резиновых-то сапогах? Лучше не надо.

Володя еще постоял, ожидая, не изменится ли решение, и, вздохнув, отправился готовить моторку. А я пошел одеваться. Натянул резиновые сапоги, огромные, выше колен, поверх своей «болоньи» надел капитанский брезентовый плащ, длинный, до пят, с глубоким жестким капюшоном. В таком одеянии, я был уверен, дождь не страшен.

Через четверть часа мы с Володей были в полном одиночестве на изрытом волнами Амуре. Шумел ветер, дождь барабанил по капюшону. Мы мчались по реке, словно утюгом разглаживая волны. Мчались по кромке государственной границы, на километр дальше самой передовой зеленой фуражки. А впрочем, где они были, зеленые фуражки? Сколько я ни всматривался в берег, не видел ни пограничных вышек, ни силуэтов людей. На берегу громоздились только зеленые сопки, они обрывались у воды, выставляя свои острые каменные ребра.

Сопки были одинаковые, как близнецы, но Володя отлично ориентировался в этом однообразии. В какой-то момент он круто повернул к берегу, и моторка зарылась носом в густую траву.

— Точно? Это здесь?

— У нашей фирмы ошибки исключены, — доброжелательно сказал Володя. Прогулка под дождем, как видно, только взбодрила его.

Я вылез на бровку берега, помахал Володе, разворачивавшему моторку. Потом огляделся. Справа высилась пологая сопка, слева поблескивала черной водой болотистая речка. Терпко пахла трава. Крупные ромашки, белые и голубые, тянули свои букеты к самому лицу. Какие-то незнакомые цветы стояли прямо, как большие церковные свечи. Я сломил один цветок, с удовольствием понюхал. И сразу полегчало на душе. Будто очутился вдруг на вечерней московской улице и будто незнакомка, молодая и чистая, прошла мимо в мягком волнующем облачке тонких духов.

Первое, что мне предстояло, — найти тропу. Я помнил наставления пограничных начальников, что мне надо идти прямо по тропе, не сворачивая. Правда, тот человек, который мне это разъяснял, признался, что сам тут не бывал, но у меня не имелось других указаний, а я не считал нужным проявлять самодеятельность. Я не боялся потеряться: с детских лет усвоил, что на нашей границе ничего не теряется, что здесь не то что человек, а и зверь не пройдет и птица не пролетит незамеченными.

Но тропы все не было. Вокруг расстилалась трава и трава, высокая, по грудь, темно-зеленым клином уходила в распадок. Я рассудил, что тропу можно высмотреть, если взобраться на склон сопки. Полез напрямую, удивляясь столь бурной местной растительности. И неожиданно оказался на тропе. Опа походила на зеленое ущелье, по дну которого бежал ручей.

Через минуту я выбрался на более открытое место. Справа и слева на кустах краснели крупные ягоды шиповника. Грузди величиной с тарелку мочили в лужах рваные края своих шляп.