Навстречу судьбе

На улице за собой они услышали шум. Было понятно: парень хватился денег. Крюков метнулся в одну сторону, Лешка — в другую. Услышав свист, Кривошеев обернулся и в тусклом свете ущербной луны увидел бегущих за ним парней. «Убьют, собаки», — горячо прошептал он. Забежал через арку во двор, заметил в углу деревянный ящик и спрятался за него. Преследователи, появившись во дворе, несколько опешили быстрым его исчезновением, принялись искать по подъездам. Лазили на чердак. А Лешка в это время возмущался про себя: «Это я, Лешка Кривошеев, который век не боялся никого, вдруг спрятался от какой-то шушеры?! Еще не было такого! Пусть лучше убьют!» Он встал, отряхнулся. На счастье, парни, искавшие его, ушли, а он продолжал трястись как в лихорадке. Из руки капала кровь. Разбередил рану. «Теперь мне все равно, — отчаявшись, пробормотал он, — поедет машина — и под колеса башкой… Хватит жить во вред себе и добрым людям». Пошел к шоссейной дороге. Встал около нее. Из-за поворота вынырнула машина. Свет ее фар ослепил Лешку. Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Сердце забилось сильно и часто, готовое оборваться. А когда машина приблизилась, волосы зашевелились на его голове. Он был уже готов кинуться, но машина остановилась. Из нее вышли двое и направились к Лешке. «А мы тебя, голубчик, ищем всюду», — сказал один из них. Взяли его под руки и затолкали в милицейский уазик. Теперь уже ко всему безразличный, Лешка уронил голову на грудь и от бессилия заплакал. Через месяц Кривошеева с Крюковым осудили.

В большом зале суда почти никого не было. Потерпевший да трое свидетелей. К Крюкову пришла мать, с заплаканными глазами, осунувшаяся и угнетенная. К Кривошееву — бабушка. Она принесла ему целую кошелку еды. Дрожащими губами произнесла: «Мотри у меня, исправляйся». — «Да, ладно», — огрызнулся Лешка. «Не ладь, ладан у попа в кадиле, — повысила голос бабушка. — Пожалей мать-то. Она как узнала, что тебя забрали, до сих не приходит в себя. В больнице лежит».

Кривошеев, терпеливо выждав момент, спросил: «А почему Федька Варенов не пришел?» — «Пошто он сюда попрется? — серьезно заметила бабушка. — Он работает. Не как ты — пень горелый, белый свет коптишь».

Суд шел недолго. Когда судья разрешил Кривошееву сказать последнее слово, он всю появившуюся злость выместил на Федьке, на своем закадычном друге, из-за того, что не пришел к нему на суд. Вспомнил о том, что он у него зажал книгу «Граф Монте-Кристо». Встал и от волнения упавшим голосом произнес, обращаясь к своей ссутулившейся бабушке: «Увидишь Варенова, передай ему: пусть он мне или книгу вернет или двенадцать рублей пришлет в лагерь. Иначе освобожусь, голову ему, как куропатке, враз оторву». Судья, молодая женщина, удивленно посмотрев на Кривошеева, постучала карандашом по столу и еще раз напомнила: «Вам предоставляется последнее слово. В оправдание свое вы ничего не скажете?» Лешка махнул рукой и, понурив голову, ответил: «Ничего не скажу». Крюков просил смягчить меру наказания. Суд вынес решение: «Кривошееву Алексею Ивановичу — три года общего режима, Крюкову Юрию Степановичу — три года строгого».

Когда Лешку еще до суда в первый раз привезли в тюрьму и в предбаннике среди голой пестрой толпы парикмахер начал стричь ему волосы, он уже тогда почувствовал себя как в ловушке. До его сознания только сейчас дошло, куда он попал. Но было уже поздно. «Милая мама», — мысленно повторял он, глядя, как падают на колени и на пол его кудрявые русые волосы. Кривошеев вздрогнул, услышав взрыв хохота и язвительный голос кругломордого бесконвойного парикмахера: «Сынок, я говорю, как много ты праздников-то успел отметить». Лешка покраснел до ушей. Он понял, что теперь на его стриженой голове шрамы выделялись, как в бабушкином огороде тропки. Парикмахер еще хотел съязвить, но он вскипел, не помня себя, зло оборвал его: «Ты, папаша, тоже хочешь отметину схлопотать на своей бестолковке? Я тебе это вмиг устрою!» Бесконвойник умолк. А потом промямлил: «Уж нельзя пошутить».

После суда Лешку в тюрьме долго не держали. По первому же набору этапировали.

Над воротами лагеря, к которому его подвезли, висел транспарант из красного полотнища, на котором белыми буквами было начертано: «В условиях социализма каждый выбившийся из трудовой колеи человек может вернуться к полезной деятельности».

К концу дня Кривошеева вызвал к себе начальник отряда. «Вот что, гражданин хороший, — сказал он ему. — Ты попал в бригаду, борющуюся за звание отличного труда и примерного поведения. Будешь хорошо работать, участвовать в общественной жизни лагеря, представим тебя к условно-досрочному освобождению. А будешь лениться, пассивно относиться к интересам бригады и нарушать правила установленного порядка, гляди, это к добру тебя не приведет. Иди устраивайся. Помни, каждый твой шаг мне будет известен!»