Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Во время стоянки в порту на русский фрегат прибыли посланники короля Сиама с официальным приглашением посетить Бангкок. Положение этой азиатской монархии — одной из немногих независимых стран в регионе — было очень шатким: с запада она испытывала давление агрессивного английского колониального присутствия в Бирме, а на востоке ее теснили столь же напористые французы в Камбодже^{34}. Правитель Сиама, король Чулалонгкорн, был рад оказать гостеприимство великой державе, не имеющей притязаний на его владения, в надежде, что хорошие отношения с Петербургом сдержат другие страны^{35}. Остановившись при следовании через голландскую Ост-Индию в Батавии (ныне Джакарта) на две недели, русские путешественники осматривали окрестности и охотились на крокодилов в качестве гостей генерал-губернатора. Столицы Сиама они достигли в начале марта. Король Чулалонгкорн старался всячески угодить гостям, предоставив им свою королевскую загородную резиденцию Банг-па-ин и развлекая цесаревича парадом боевых слонов в парке дворца Чакра Кри. Король Сиама начал обсуждать вопрос о более тесных связях, но прошло еще семь лет, прежде чем между двумя государствами стал возможным обмен посланниками^{36}. Тем не менее этот визит произвел одно из самых сильных впечатлений на Николая. «Действительно страна благоденствует в полном смысле, до сих пор европейцы ничего не тронули», — писал он домой^{37}.

«Прием в Ханькоу»

Одна из многих иллюстраций в официальном повествовании кн. Эспера Ухтомского о путешествии цесаревича, подразумевающая, что вся Азия почитала русского наследника.

(Ухтомский. Путешествие… Т. 2. СПб.; Лейпциг, 1895)

Из Бангкока фрегат «Память Азова» направился в город Сайгон во французском Индокитае и в конце марта вошел в гавань Гонконга. «Теперь мы окончательно попали в Китай, в страну мандаринов, туфель и косиц», — сообщал царевич^{38}. После обязательного обмена любезностями с британскими официальными лицами Николай поднялся на борт корабля, посланного наместником Кантона Ли Ханчжаном, чтобы доставить царевича на материк[3]. Хотя Ли Ханчжан часто с презрением отвергал предложения европейских сановников посетить его, он оказал теплый прием великому князю. В отличие от пагубного присутствия английских, французских и немецких миссионеров и торговцев, русские казались более дружелюбными^{39}. Россия, впрочем, приняла участие в общей драке за территории Срединного царства в предыдущем десятилетии, но еще десятью годами ранее российский император вернул некоторые земли династии Цин, что являлось беспрецедентным эпизодом в трудной истории отношений Китая с Западом в XIX в.

Николай поладил с наместником, который показался ему похожим на православного священника, и его не испугали экзотические яства, поданные на банкете. Письма Николая домой тем не менее свидетельствуют о том, что ему не очень понравился Кантон: улицы города переполнены народом и неописуемо грязны, в прибрежных водах полно пиратов^{40}. Первое впечатление Николая от населения Восточной Азии звучит как расистское высказывание: «Странное впечатление производило это море желтых лиц, одно совершенно похоже на другое»^{41}. Во время своего пребывания в Китае цесаревич также провел несколько дней в договорном порту Ханькоу на реке Янцзы, где посетил колонию русских чайных торговцев.

Последним звеном восточного путешествия было посещение Японии. Наследник давно с нетерпением ожидал этого момента, и поначалу он не был разочарован. Он писал своей сестре вскоре после прибытия, что он в «полном восторге» от Японии^{42}. Первая остановка была в Нагасаки, но поскольку шла православная Страстная неделя, то официальные приемы были отложены на несколько дней. Строгости Великого поста, однако, не мешали Николаю инкогнито совершать вылазки на берег, чтобы побродить по местным сувенирным лавочкам. В то время Нагасаки был зимней базой российской Тихоокеанской эскадры, и великий князь был рад услышать, что некоторые торговцы обращаются к нему на его родном языке^{43}.