Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Пробыв во Владивостоке немногим более недели, Николай отправился назад в Петербург. Он неспешно продвигался по Сибири, останавливаясь в таких городах, как Благовещенск, Иркутск, Омск, где произвел смотр местных казачьих полков и принимал делегации бурят, киргизов и представителей других национальностей, которые желали продемонстрировать верность своему будущему правителю^{57}. Великий князь, несомненно, благоговел перед азиатскими просторами, которые ему предстояло унаследовать. В письме к Сандро, написанном вскоре после возвращения, он с трудом сдерживает восхищение тем, что он увидел за эти последние месяцы:

Я в таком восторге от всего, что видел, что только устно могу тебе передать мои впечатления об этой богатой и великолепной стране, до сих пор так мало известной и (к стыду сказать) почти незнакомой нам, русским! Нечего говорить о будущности Восточной Сибири и особенно Южно-Уссурийского края^{58}.

Из-за войны, которая разразится в первое десятилетие правления Николая II, много говорилось о том, как большое путешествие на Восток повлияло на его мировоззрение^{59}. Один биограф-эмигрант писал, что царь был «первым государем, проехавшим по всей необъятной Сибири. Он был охвачен первопроходческим духом, и его юношеское воображение пленялось грандиозными идеями»^{60}. Между тем Сергей Витте в своих мемуарах приходит к следующему выводу:

Когда молодой цесаревич неожиданно сделался императором вследствие преждевременной смерти императора Александра III, то, естественно полагать, в душе его неоднократно рождалась мысль о дальнейшем расширении великой Российской империи в направлении к Дальнему Востоку, о подчинении китайского богдыхана, подобно бухарскому эмиру, и чуть ли не о приобщении к титулу русского императора дальнейших титулов, например: богдыхан китайский, микадо японский и проч. и проч.[6].

Известно, что Николай не отличался многословностью в своих писаниях, и ученые немало сетовали на то, как трудно понять его мысли из таких источников^{61}. В основном дневники и письма Николая, написанные во время путешествия, довольно типичны для европейского аристократа XIX в. Как юноша, который только что завершил свое образование, великий князь наслаждался жизнью, и естественно, что в своей корреспонденции он живописал охоту и приключения в компании друзей и местных женщин[7].

Аллегория Большого путешествия Николая II на Восток

Рисунок Н. Каразина. (Ухтомский. Путешествие… Т. 2. СПб.; Лейпциг, 1895)

Письма Николая домой также выдают увлечение экзотикой. Его восхищение пирамидами Гизы, слонами Сиама и плавучими городами Кантона было характерно для знатного путешественника Викторианской эпохи. То же самое можно сказать о его ура-патриотизме, проявлявшемся в пренебрежительных высказываниях о военно-морском флоте Британии в Сингапуре и Гонконге. Те тексты, которые выходили из-под пера Николая после его воцарения в 1894 г., тоже ничего не проясняют. Его письма, беседы и короткие карандашные пометки на полях официальных документов по-прежнему оставались очень лаконичны. Единственный способ понять, что его подданные думали об империи и ее роли на Дальнем Востоке, это послушать, что говорили более красноречивые современники.

Тем не менее, как следует из письма Николая о Сибири, адресованного Сандро, путешествие, несомненно, пробудило в его воображении сильный интерес к Востоку. Цесаревич с большим рвением принялся за выполнение одной из первых своих официальных обязанностей: в 1893 г. он был назначен председателем Комитета Сибирской железной дороги^{62}. Когда немногим более года спустя Николай унаследовал трон, сторонники политики продвижения в Азию начали находить понимание у нового царя. Князь Эспер Ухтомский, официальный летописец путешествия, едва ли преувеличивал, когда писал, что «факт посещения культурных стран Востока первенцем Белого Царя преисполнен глубокого смысла с истинно русской точки зрения»^{63}.

ГЛАВА 2 КОНКВИСТАДОРСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ. Николай Пржевальский