Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Боксеры впервые начали причинять неприятности весной 1898 г., когда их соратники начали нападать на китайских христиан в Западном Шаньдуне. Поначалу они не привлекли особого внимания Посольской улицы в Пекине. Дипломаты уже давно привыкли к докладам о нападениях на своих единоверцев в сельской местности. Кроме католиков-французов, большинство дипломатического корпуса относилось к таким вспышкам как к одному из многочисленных каждодневных рисков, связанных с жизнью в Китае^{842}. К тому же беспорядки в Шаньдуне обычно касались местных новообращенных, а не европейцев.

Михаилу Гирсу в российской миссии эти вопросы были вдвойне безразличны, поскольку православная церковь никогда всерьез не конкурировала с Западом в борьбе за китайские души^{843}. В любом случае у нового посланника были более насущные заботы — бесконечные переговоры по поводу правительственных действий в Маньчжурии, противостояние посягательствам других держав на российскую сферу влияния в Северном Китае, а также его напряженные усилия по восстановлению репутации Петербурга при цинском дворе^{844}.

Посольства всполошились, когда боксеры убили первого иностранца — британского миссионера — в декабре 1899 г. Некоторые правительства потребовали от Цзунлиямынь запретить организацию^{845}. Гире отказался присоединиться к этим требованиям, заявляя, что все это лишь повод, чтобы добиться у китайского правительства дополнительных уступок^{846}. Когда некоторые державы, чтобы подкрепить свои требования, провели демонстрацию военно-морской мощи у крепости Дагу в феврале, русские военные корабли в ней не участвовали. Николай II полагал: «Нам не следует принимать участие в протесте других держав… Задача России на Востоке совершенно расходится с политикой европейских государств»^{847}.

К весне 1900 г. восстание вышло далеко за пределы Шаньдуна. В апреле боксеры уже нарушили спокойную жизнь в окрестностях Пекина. Как и ее юго-восточный сосед, провинция Чжили также оказалась благоприятной почвой для повстанцев, поскольку там имелись большая христианская община, анклавы чужеземцев в Пекине и порту Тяньцзинь и железные дороги и телеграфы, которые проходили через всю провинцию^{848}.

Другая причина, по которой боксеры смогли продвигаться на север с такой легкостью, состояла в том, что многие мандарины не хотели им противостоять. Хотя официально повстанцы осуждались как «еретическая секта», при дворе императрицы Цыси многие разделяли их неистовую ненависть к иностранцам и симпатизировали им. Императорские указы, объявляющие возмутителей спокойствия вне закона, чередовались с проявлениями благосклонности правительства. Временами создавалось впечатление, что даже вдовствующая императрица благоволит боксерам[148]. Недовольство Запада, казалось, только усиливало сочувствие Цыси к повстанцам, и в мае ее чиновники стали всерьез рассматривать возможность нанимать их на службу в милицию^{849}.

В начале мая сведения об активизировавшейся деятельности боксеров непосредственно в столице начали тревожить небольшое западное сообщество на Посольской улице^{850}. Теперь, когда дипломаты встретились 7 мая, чтобы обсудить ситуацию, Гире согласился вызвать небольшой контингент войск из близлежащего порта Тяньцзинь для усиления охраны посольств. Однако сделал он это с неохотой и опасался последствий. «Возможность постановления вопроса в столь широкие рамки, — писал Муравьев, — составляет, на мой взгляд, одну из серьезных, если не самую серьезную опасность положения, создаваемого ныне боксерами»^{851}. Тем временем русский посланник продолжал свою собственную дипломатию, пытаясь убедить сторонников умеренных взглядов в Цзунлиямынь в том, что только решительные действия против восставших могут предотвратить интервенцию других держав^{852}. 14 мая Гире сообщил китайским министрам, что остается в стороне от конфликта, но что, поскольку оба государства управляются самодержавной властью, он надеется на скорое восстановление порядка в Китае силами самих китайцев, без вмешательства других держав, которое привело бы к бедствиям еще худшим, чем вызванные восстанием боксеров^{853}.

И хотя европейцы переживали за свою физическую безопасность, русские по-прежнему оставались довольно спокойны. Чиновник Министерства финансов написал другу на родину: «Беспорядки страны нас не касаются. Не верьте газетам, которые повторяют ложные английские и немецкие сообщения»^{854}. И все же ситуация в Пекине постепенно ухудшалась. 21 мая боксеры убили двух британских миссионеров, а на следующий день перекрыли единственный железнодорожный путь к городу. Стены повсюду были оклеены плакатами, призывающими жителей изгнать всех иностранцев и христиан. И стало очевидно, что сторонники повстанцев имеют решающий голос при дворе Цыси.

«Ошпарило!»