Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Три восточные провинции — это место, откуда вышла наша династия. Пограничный перевал и столица крепко связаны друг с другом. Более того, здесь находятся могилы императоров, от которых зависит спокойствие душ их преемников. Вдруг их отдают собачьему и овечьему племени. Императорский дух несомненно устыдится и потеряет покой^{903}.

В XIX в. императоры почти забросили свои северо-восточные провинции. Как и все завоеватели Срединного царства, теперь маньчжуры в первую очередь интересовались самим Китаем^{904}. Захват Британией крошечного Гонконга в 1841 г. представлял для них гораздо более серьезную травму, чем аннексия Петербургом обширного региона рек Амура и Уссури на северной пограничной территории Маньчжурии двадцатью годами позже. Пекин рассматривал эти три провинции в основном как оборонительные рубежи. Американский китаевед Оуэн Латтимор объяснял, что Маньчжурия являлась «буферным районом, захват которого другой державой вызвал бы опасения, но занимать его и управлять им — такой ответственности следовало всячески избегать без крайней на то необходимости»^{905}.

Амбивалентное отношение императоров Цин к своей династической родине проявлялось в их демографической политике. Вскоре после захвата Пекина в 1644 г. новая династия начала строить «ивовые частоколы», чтобы воспрепятствовать миграции китайцев-хань в Маньчжурию. Представлявшая собой глубокие рвы с ивовыми деревьями по краям, кое-где охраняемые гарнизонами, эта граница должна была оставить этнически чистой родину маньчжуров, ставя заслон перед китайским населением Ляодунского полуострова.

Маньчжурия в 1903 г.

Но, подобно усилиям американцев в конце XX в. оградить свои южные границы от нелегальной иммиграции из Мексики, эта попытка провалилась. В течение следующих двух столетий китайцы в поисках лучшей жизни в северных пограничных землях переходили эту границу практически безнаказанно. Однако в 1860 г. цинское правительство обеспокоилось тем, что русские могут не остановиться на реках Амур и Уссури, и было решено отказаться от исключающей политики и открыть Маньчжурию поселенцам хань. К 1890-м гг. этот регион стал официально доступен колонистам со всего Китая^{906}.

Опасения по поводу Петербурга не были напрасны. Около 1900 г. русские уже прочно обосновались в Маньчжурии. В течение четырех лет после того, как министр финансов добился концессии на строительство железной дороги на севере, «королевство Витте» процветало. Работа на КВЖД шла с бешеной скоростью: к лету 1900 г. 1300 км рельсов из запланированных 2500 км были уже проложены^{907}. Штаб КВЖД, изначально организованный в 1898 г. на старом винокуренном заводе на пересечении реки Сунгари и будущего пути, вскоре превратился в центр быстрорастущего города. Несмотря на маньчжурское название Харбин, новый город был скорее русским и по внешнему виду, и по своему характеру^{908}.

В то же время приморская линия железной дороги и базирующийся в Одессе Добровольный флот, также контролируемый Министерством финансов, доминировали в перевозке грузов в Маньчжурии. Дочерние компании КВЖД начали разрабатывать добычу древесины и угля в регионе^{909}. А на южной оконечности Ляодунского полуострова, рядом с новой морской российской базой Порт-Артур, Витте лелеял столь же честолюбивые планы по превращению порта Далянь, теперь официально переименованного в Дальний, в крупный торговый перевалочный пункт^{910}.[152] Для охраны всего этого министр финансов располагал постоянно увеличивающимися силами безопасности. Они были укомплектованы в основном солдатами бывших сибирских войск, и накануне Боксерского восстания их численность возросла до 5 тыс. человек. Шутники называли эту армию «гвардией Матильды», по имени жены Витте, Матильды Ивановны^{911}.[153]

Размах маньчжурских проектов министра финансов, а также затрачиваемые колоссальные средства — в первые три года ее существования на КВЖД было потрачено более 100 млн. руб. — свидетельствовали о том, что его соотечественники собирались здесь остаться.^{912} Американский сенатор Алберт Беверидж, совершивший поездку в регион в 1901 г. и впоследствии написавший об этом отчет, отмечал: