Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией

Стремясь сесть за стол переговоров, в феврале и Китай, и Япония начали прилагать серьезные дипломатические усилия, чтобы заручиться поддержкой крупнейших держав. В Токио министр иностранных дел Муцу обеспокоился перспективой англо-российского сотрудничества, которое в этом регионе могло оказаться грозной комбинацией. Поэтому он поспешил снова заверить Хитрово, что Япония не имеет никаких видов на Корею, а интересует ее главным образом Формоза (Тайвань) — остров, который, как он знал, не имел для России большого значения^{576}. В Петербурге Николай II принял посольство китайского императора, прибывшее с просьбой о посредничестве. Сановники не стали прибегать к дипломатическим тонкостям и в самом начале аудиенции вежливо поинтересовались здоровьем царя после нападения в Оцу четыре года назад^{577}. В китайской столице Ли Хунчжан со своей стороны снова обратился к Кассини за поддержкой, обосновывая это тем, что России нужен «спокойный и миролюбивый сосед», а не опасные японские выскочки^{578}:

Ни японский, ни китайский подход не вызвали определенного ответа в Петербурге. Кассини последовательно отвергал просьбы Ли Хунчжана, говоря, что Россия вмешается в конфликт, только если будут затронуты ее собственные интересы^{579}. Хотя молодой царь и симпатизировал китайцам, он все еще сомневался, какую позицию ему следует занять и нужно ли это вообще^{580}. На тот момент конфликт казался слишком далеким, чтобы предпринимать немедленные действия.

Другие европейские державы тоже не спешили вступать в переговоры. В итоге, когда в марте переговоры все же всерьез начались в японском городе Симоносеки, китайская делегация, которую возглавлял Ли Хунчжан, встретилась с представителями противника один на один. 18 марта Япония назвала свою цену мира, и Ли Хунчжан сразу же постарался оповестить европейские дипломатические миссии. Помимо обычного возмещения убытков и торговых концессий Токио настаивал на официальном отказе Китая от своих претензий к Корее. Больше всего тревожили территориальные уступки, которых потребовала Япония. Это были Формоза и Пескадорские острова на юге, а также весь Ляодунский полуостров с его важной военно-морской базой Порт-Артуром^{581}.[81] С точки зрения Кассини, последнее было опаснее всего для России. Он сообщал министру иностранных дел, что обладание Порт-Артуром даст японцам «такую силу для воздействия на китайское правительство при будущих сношениях с ним как по политическим, так и по торговым вопросам, что влияние и голос Японии неминуемо должны будут приобрести преобладающее, почти исключительное значение, само собой разумеется в явный ущерб влиянию прочих держав, имеющих политические и торговые интересы в Китае»^{582}. В Петербурге война больше не казалась столь отдаленной.

* * *

Перспектива возникновения японского плацдарма на Азиатском континенте быстро превратилась в первый дипломатический кризис правления Николая II. Александр III умер 20 октября 1894 г., и наследник в первый момент как будто совершенно растерялся перед лицом своих новых обязанностей. Его отец, который всегда был не очень высокого мнения о способностях цесаревича, плохо подготовил его к задаче управления империей. Когда Гире представил новому царю свой первый доклад, Николай застонал: «Я ничего не знаю. Покойный государь не предвидел своего конца и не посвящал меня ни во что»[82]. Но вскоре царь оправился от шока и начал вникать в государственные дела.

Первым инстинктивным побуждением Николая в роли нового правителя России было пойти по стопам отца. Он оставляет на своем посту министра финансов Сергея Витте, чье влияние будет только возрастать в первые годы нового правления. Хотя новый царь и не очень любил надменного министра, сильная личность Витте быстро взяла верх. Как вскоре стало многим понятно, молодой правитель патологически не выносил конфронтации, так что поначалу он посчитал, что будет проще уступить властному Сергею Юльевичу[83]. Какое-то время Витте даже имел весомый голос во внешней политике, которую при Александре III в своих руках держали император и его министр иностранных дел^{583}.