Назад к Мафусаилу

Бердж-Лубин. Вы просто незнакомы с историей нашей страны. Что сказали бы мои предки об этом скопище дегенератов, об этой кунсткамере, поныне именуемой палатой общин? Вы не поверите, Конфуций, — и я не осуждаю вас за это, — но ведь именно Англия спасла когда-то свободу во всем мире, создав парламентский строй, ставший ее гордостью и отличительной особенностью.

Конфуций. Я прекрасно знаком с историей вашей страны. Она доказывает как раз противоположное.

Бердж-Лубин. С чего вы взяли?

Конфуций. Единственным правом, которым когда-либо пользовался ваш парламент, было право отказывать королю в субсидиях.

Бердж-Лубин. Правильно. Великий сын Англии Симон де Монфор^{190}…

Конфуций. Он был не англичанин, а француз. Идею парламента он вывез из Франции.

Бердж-Лубин(растерянно). Быть не может!

Конфуций. Король и его верные подданные убили Симона за то, что он навязал им парламент по своему, французскому образцу. Первой заботой британского парламента всегда было вотировать пожизненное содержание королю — и притом с восторженными изъявлениями преданности. Парламент поступал так из боязни, как бы ему не дали реальной власти и не потребовали, чтобы он хоть что-нибудь делал.

Бердж-Лубин. Послушайте, Конфуций, вы, разумеется, знаете историю лучше, чем я. Однако демократия…

Конфуций. Это типично китайский институт. Но даже у нас он, по существу, не оправдал себя.

Бердж-Лубин. Ну, а как же наш habeas corpus act^{191}?

Конфуций. Англичане приостанавливали его действие всякий раз, когда он грозил принести хоть какую-то пользу.

Бердж-Лубин. Ну, а суд присяжных? Вы же не станете отрицать, что это наше детище?

Конфуций. Все дела, опасные для правящих классов, рассматривались либо Звездной палатой^{192}, либо военным судом, кроме тех случаев, когда обвиняемого вовсе не судили, а просто казнили, предварительно осыпав бранью и опорочив в глазах общества.

Бердж-Лубин. Полно! Вы, может быть, и правы во всех этих частностях, но в целом мы сохранили себя как великую нацию. Согласитесь, это никогда не удалось бы народу, который ничего не умеет.

Конфуций. Я не сказал, что вы ничего не умеете. Вы умели драться. Умели есть. Умели пить. Вплоть до двадцатого века умели плодить детей. Умели играть в разные игры и работать, когда вас принуждали. Но управлять своей страной вы не умели.

Бердж-Лубин. Чему же тогда обязаны мы своей репутацией первых поборников свободы?

Конфуций. Вашему упорному нежеланию подчиняться какому бы то ни было порядку. Лошадь, лягающая каждого, кто пытается ее взнуздать и править ею, тоже может считаться поборницей свободы. Но отнюдь не поборницей порядка. В Китае ее живо пристрелили бы.

Бердж-Лубин. Чепуха! Уж не хотите ли вы сказать, что власть, которую возглавляю я, президент, вовсе не есть правительство?

Конфуций. Совершенно верно. Правительство — это я.

Бердж-Лубин. Вы? Вы, жирная, желтая, самодовольная туша?

Конфуций. Только англичанин способен на такое невежество в вопросе о власти, как мысль о том, что талантливый государственный деятель может не быть жирным, желтым и самодовольным. Мало ли среди вас, англичан, людей тощих, красноносых и скромных? Посадите такого на мое место, и не пройдет года, как вы снова погрузитесь в хаос и анархию девятнадцатого — двадцатого веков.

Бердж-Лубин. Ну, раз уж вы ссылаетесь на темное прошлое, нам больше не о чем спорить. И все-таки мы не погибли. Мы вырвались из этого хаоса, и теперь у нас лучший в мире образ правления. Как же могли добиться этого такие дураки, какими вы нас выставляете?

Конфуций. Вы добились этого лишь тогда, когда взаимоистребление и разруха, порожденные анархией, вынудили вас признать два неоспоримых факта. Во-первых, что правительство — первое условие цивилизации и что для сохранения цивилизации мало поприжать, как вы изволили выражаться, соседей и отсечь голову собственному королю, если тот случайно оказался не чуждым логике шотландцем^{193} и принял свой сан всерьез. Во-вторых, что управление страной есть искусство, органически вам недоступное. В соответствии с этим вы ввезли образованных негритянок и китайцев и поручили им править вами. С тех пор вы процветаете.

Бердж-Лубин. Вы, старый мошенник, — тоже. Но я все равно не понимаю, как вы выдерживаете такую работу. Мне положительно кажется, что вам нравится общественная деятельность. Почему вы отказываетесь поехать со мной куда-нибудь на побережье? Я поучил бы вас играть в морской гольф.

Конфуций. Это меня не интересует. Я не варвар.

Бердж-Лубин. А я, по-вашему, варвар?

Конфуций. Вне всякого сомнения.

Бердж-Лубин. Почему?