Назад к Мафусаилу

Зу. Мы до сих пор рассказываем малышам подобные сказки в целях общего развития. Но в жизни так не бывает. Сцена с высадкой ирландцев и целованием земли была бы правдоподобна, будь их человек сто. Но вы не хуже меня знаете, что это немыслимо, коль скоро речь идет о сотнях тысяч человек. И что за нелепость называть людей ирландцами лишь по той причине, что они живут в Ирландии! С равным успехом их можно было бы именовать, например, аэроландцами, поскольку все они дышат воздухом. Эти люди ничем не отличались от остальных. Зачем же вы, недолгожители, упорно выдумываете всякие глупости о мире и жизни и пытаетесь поступать так, словно ваши выдумки правда? Столкновение с правдой ранит и пугает вас, и вы прячетесь от нее в воображаемый вакуум, чтобы подлинная реальность не мешала вам предаваться на свободе вашим желаниям, надеждам, пристрастиям и предубеждениям. Вы любите пускать пыль в глаза самим себе.

Пожилой джентльмен. Вот теперь, сударыня, я в свой черед должен заявить, что не понял ни единого вашего слова. Я полагал, что применение вакуум-аппарата для удаления пыли есть признак скорее цивилизации, нежели дикости.

Зу(безнадежно). Ах, Папочка, Папочка, вы и на человека-то не похожи — до того глупы. В старину про таких, как вы, очень метко говорили: «Прах еси, и во прах отыдеши»^{207}.

Пожилой джентльмен(с достоинством). Да, сударыня, плоть моя — прах, но дух — нет. Не все ли равно, из чего сотворена моя плоть — из персти, частиц воздуха или даже речного ила? Важно другое — то, что, взяв этот — все равно какой — материал, творец вдохнул в него жизнь и человек обрел душу живу. Да, сударыня, душу живу. Я — живая душа. Это великая, облагораживающая мысль! Кроме того, это крупнейший научный факт. Меня не интересуют химикаты и микробы. Пусть ими занимаются болваны и олухи, тупицы и выгребатели грязи, недостойные славного назначения человека и неспособные постичь свою божественную природу. Они сообщают мне, что в крови у меня содержатся лейкоциты, а в тканях — натрий и углерод. Я благодарю их за информацию и отвечаю, что у меня на кухне есть тараканы, в прачечной — сода, в погребе — уголь. Я не отрицаю, что эти вещи существуют, но держу их в подобающем месте, а не в храме святого духа, да простится мне это архаическое выражение. Вы, без сомнения, думаете, что я отстал от века, а я горжусь своей просвещенностью и отвергаю ваше невежество, слепоту и недомыслие. Сердцем я жалею вас, разумом — презираю.

Зу. Браво, Папочка! Крепко же это в вас сидит! Вижу, что от депрессии вы не умрете.

Пожилой джентльмен. Не имею ни малейшего желания, сударыня. Я немолод, у меня бывают минуты слабости. Но стоит мне заговорить об этих предметах, как искра божья вновь вспыхивает во мне, тленное становится нетленным и смертный Болдж Блубин Барлоу возвышается до бессмертия. Здесь я равен вам, пусть даже вы переживете меня на десять тысяч лет.

Зу. Допустим. Но что нам известно об этом дыхании жизни, которое так возвеличивает вас? Ровно ничего. Пожмем же друг другу руки, как подобает цивилизованным агностикам, и переменим тему.

Пожилой джентльмен. Цивилизованным агностикам? Вздор, сударыня! Эту тему нельзя переменить, пока не прейдут небо и земля. Я не агностик, а джентльмен. Когда я во что-нибудь верю, я говорю, что верю; когда не верю, говорю, что не верю. Я не уклоняюсь от ответственности под тем предлогом, что ничего не знаю и, следовательно, не могу ни во что верить. Ни отрекаться от знания, ни уклоняться от ответственности нельзя. Наш долг — идти вперед, отправляясь от известных посылок. Без этого нет человеческого общества.

Зу. Посылки должны быть научными, Папочка. В конечном счете, наш долг — жить для науки.