Назад к Мафусаилу

Пожилой джентльмен. А я иллюстрировал — и, надеюсь, не так уж неудачно — величественное движение прогресса. Я показал вам, что, хотя мы, люди Востока, и недолговечны, человечество растет из поколения в поколение, из эпохи в эпоху — от дикости к цивилизации, от цивилизации к совершенству.

Зу. Понятно. Отец вырастает до шести футов; сын наследует его рост и вытягивается до двенадцати; внук, унаследовав двенадцатифутовый рост, увеличивается до восемнадцати, и так далее. Через тысячу лет все вы оказываетесь ростом в несколько миль. Согласно такому расчету рост ваших предков Билджа и Блуберда, которых вы именуете исполинами, не превышал четверти дюйма.

Пожилой джентльмен. Я здесь не для того, чтобы играть словами и состязаться в парадоксах с девочкой, искажающей самые славные в истории имена. Я говорю серьезно. Серьезно рассматриваю важную проблему. Я вовсе не утверждал, что у человека ростом в шесть футов будет двенадцатифутовый сын.

Зу. Значит, вы не это хотели сказать?

Пожилой джентльмен. Конечно нет.

Зу. Тогда вы вообще ничего не сказали. А теперь слушайте меня, маленькое эфемерное существо. Я отлично поняла, что вы разумели под факелом, передаваемым от поколения к поколению. Но всякий раз, когда он переходит из рук в руки, пламя гаснет до последней искры, и человек, принявший этот светильник, может разжечь его лишь своим собственным огнем. Вы не выше ростом, чем Билдж и Блуберд, и вы не умнее их. Какова бы ни была их мудрость, она угасла вместе с ними, равно как их сила, если таковая существовала не только в вашем воображении. Я не знаю, сколько вам лет, хотя на вид вам верных пятьсот…

Пожилой джентльмен. Пятьсот? Однако, сударыня!..

Зу(продолжая). Но я, разумеется, знаю, что вы — обыкновенный недолгожитель. Следовательно, мудрости у вас никак не больше, чем у любого человека, не накопившего еще достаточно опыта, чтобы отличать мудрость от безумства, истинное свое призвание от заблуждений, свое…

Пожилой джентльмен. Словом, меньше, чем, скажем, у вас.

Зу. Да нет же, нет! Сколько раз вам повторять, что мудрыми нас делают не воспоминания о прошлом, а сознание ответственности перед будущим? Перейдя в третичные, я стану куда беззаботней, чем ныне. Если вы неспособны уразуметь это, поймите, по крайней мере, что я училась у третичных. Я видела плоды их труда и жила по их установлениям. Как все, кто молод, я восставала против них, а они, вечно алча новых идей и знаний, прислушивались ко мне и поощряли мой бунт. Однако путь, избранный мною, оказался ложным, а их путь верным, и они сумели объяснить мне — почему. Власть их надо мной состоит лишь в том, что они отказываются от всякой власти, а потому ей и нет пределов, кроме тех, которые они ставят сами. Вы же — ребенок, управляемый детьми, притом такими злыми и бестолковыми, что вы непрерывно бунтуете против них; а так как они бессильны убедить вас в своей правоте, им остается лишь один способ управлять вами — бить вас, сажать в тюрьму, мучить и убивать, если вы не подчиняетесь им и в то же время слишком слабы, чтобы самому убивать и мучить их.

Пожилой джентльмен. Допускаю, что все это факт, хотя и прискорбный. Я осуждаю его и сожалею о нем. Но дух наш выше фактов. Мы-то это знаем. Великие учителя древности, вослед которым пришла целая плеяда Христов двадцатого века, не говоря уже о таких сравнительно близких нам по времени духовных вождях, как Блисеринджем, Тош и Спифкинз^{211}, единодушно учили, что наказание, месть, принуждение и милитаризм суть заблуждения и что золотое правило…

Зу(прерывая его). Да, да, Папочка, мы, долгожители, все это превосходно знаем. Но разве хоть один из их последователей хоть один день управлял вами согласно их христианским заветам? Знать, что такое добро, мало; нужно еще его делать. А они не могли, потому что жили слишком недолго, чтобы понять, как делать добро или подавить в себе ребяческие страсти, мешавшие им всерьез стремиться к добру. Вам отлично известно, что их хватало лишь на то, чтобы поддерживать существующий порядок с помощью того самого принуждения и милитаризма, который они обличали и по поводу которого так сокрушались. Им оставалось либо убивать ближнего за то, что он проповедует их же Евангелие, либо позволить ему убивать их самих.

Пожилой джентльмен. Кровь мучеников — семя церкви, сударыня.

Зу. Опять образы, Папочка? Кровь недолгожителей орошает лишь бесплодный камень.

Пожилой джентльмен(запальчиво вскакивая). Вы просто помешались на долгожительстве! Лучше переменим тему: она у нас чересчур личная, а это признак дурного вкуса. Сколько бы человек ни жил, природа его была и будет неизменной.

Зу. Итак, вы отвергаете идею прогресса? Отрекаетесь от факела, кирпича, желудя и прочего?

Пожилой джентльмен. Никоим образом. Я за прогресс и свободу, все более безграничные с каждым новым поколением.