Назови меня по имени

Говорил он с лёгкой картавинкой, отчего речь его приобретала мягкость и шарм. Лакиди оказался настоящим литературным монстром. Выяснилось, что цитировать латынь умеет не только профессор Д. На этой паре слушатели не скучали ни минуты: они обсуждали, какие метаморфозы на протяжении столетий претерпела прекрасная Фортуната. В числе прочих примеров лектор предъявил студентам образный ряд Бродского и тут же, на глазах у всех, низверг поэта с пьедестала – так римские статуи падали и крошились под ударами варварских топоров.

Кроме прочего, Лакиди быстренько объяснил студентам, чем отличается склонение слов на «us» от склонения слов на «is», расчертив доску на две части, и показал заодно, что станет со словами во множественном числе. Несмотря на свои немалые габариты, Марк был способен в два прыжка перемещаться от кафедры к доске; движения его напоминали пластику крупного зверя и завораживали слушателей, может быть, даже сильнее, чем тема, которую лектор подавал с таким упоением.

Когда лёгкий поклон Марка совпал со звонком, аудитория рукоплескала. На следующую лекцию курс снова пришёл полным составом.

Однако скоро вернулся профессор Д., и ученики встретили его с не меньшей радостью.

После той лекции Марк ни разу не вёл занятий на Машином факультете. Они пересекались в стенах учебного заведения, но никогда не разговаривали друг с другом. Если Маша случайно сталкивалась с Лакиди в коридоре или на лестнице, она здоровалась с преподавателем по имени-отчеству, но даже не мечтала заговорить с ним о чём-нибудь кроме античной литературы. А Марк признался, что вовсе не замечал девушку, потому что был близорук, а очков не носил. Он вообще никогда не запоминал фамилии чужих студентов и их лица. Как говорится, берёг свою зрительную память. По-настоящему познакомились они три года назад, уже после того, как Маша окончила институт.

Маша давно уже, сразу после окончания института в Москве, лелеяла надежду поступить в аспирантуру. Наконец она собрала документы и явилась в приёмную комиссию, но в нужном кабинете не оказалось никого, кроме Марка Александровича. Сотрудники кафедры, где работал Лакиди, были заняты переездом в другой корпус, а доцент прятался в административном крыле, дабы его не привлекли к общественно полезной работе и не заставили перетаскивать тяжёлые коробки и двигать шкафы.

Марк делал вид, что кого-то замещает или ищет какие-то бумаги, а на самом деле он просто прятался за шкафом, читал модный интеллектуальный роман и был совершенно счастлив, потому что в тёплый сентябрьский день никто не заставлял его заниматься физическим трудом. С должной самоиронией он поведал об этом Маше, которая сидела в кресле для посетителей возле рабочего места заведующей аспирантурой. Чем дольше она ждала, тем меньше было шансов добиться встречи с нужной сотрудницей.

Маша тогда ответила Марку, что её отец делал точно так же, когда не хотел участвовать в шумных кафедральных делах. Марк тут же поинтересовался, где работает Машин отец, и ей пришлось представиться.

К Машиному удивлению, Марк довольно быстро отбросил книгу и заявил, что в такую прекрасную погоду, как сегодня, грех сидеть в пыльном помещении. Доцент чуть ли не силой увёл девушку из административного крыла. Он вытащил Машу на свежий воздух и со свойственным ему пафосом воскликнул, что красивая женщина не должна думать ни о какой аспирантуре.

Окончательно забыв про служебные обязанности, Марк два с половиной часа водил её по московским дворикам и бульварам. Они прошли пешком всю Таганку, Хитровку и Маросейку, Марк упивался собственным красноречием, а Маша слушала.

Документы в тот день она так и не подала. А после мечты о научной карьере и вовсе отошли на десятый план.

Но сегодня, третьего января, Марк по большей части хмурился и молчал. Новогодний праздник не клеился, хотя, казалось, всё было на месте: Маша привезла фрукты, сварила кофе, зажгла свечи. Получила от любимого мужчины подарок, антикварную серебряную подвеску с нефритовой вставкой.

Марк чувствовал себя неважно. Ночью у него поднялось давление, а нужных лекарств в доме не оказалось. Уже два дня он боролся с ощущением подавленности: занавесил шторы, долго лежал, поджав колени к животу, засыпал тревожным сном; просыпаясь, заставлял себя читать. О том, чтоб выйти на прогулку, не могло быть и речи; уличный шум усиливал чувство тревоги. Маша знала, что Марк переживает подобные периоды, когда приближается очередной срок оплаты за комнату или когда Хомяк подолгу живёт у Лены. Очевидно, сегодня сыграло и то и другое. Монографию, которую Марк писал на заказ последние полгода, ему пока ещё не оплатили, а новые дополнительные заработки никак не появлялись.

– У древнего грека была защита от нестабильности, она называлась судьба. У средневекового человека имелась другая защита и оправдание – Господь Бог. – Марк раздавил окурок в бронзовой пепельнице. – А у меня эта защита приняла образ… ну просто ничтожный: сумасшедшая старуха за стенкой. Потому что, если она помрёт, мне отсюда придётся выметаться. И наступят чёрные времена.