Назови меня своим именем

Мой отец, обычно весьма скромный и застенчивый в кругу близких людей, обожал наблюдать, как очередной молодой эксперт, «восходящая звезда» в одной из областей науки, поддерживает беседу на нескольких языках, пока сам он тщетно сражается с навалившейся от летнего зноя усталостью, перемешанной с эффектом нескольких бокалов rosatello. Мы называли это развлечение «обеденной каторгой», и наши шестинедельные гости спустя время тоже подхватывали это выражение.

А может быть, все началось вскоре после его прибытия, во время одного из тех мучительных обедов, когда он сидел рядом со мной и я вдруг понял, что, несмотря на легкий загар, приобретенный им во время короткой поездки в Сицилию тем летом, – кожа на его ладонях того же цвета, что и на бледных, мягких ступнях, и на шее, и на обратной стороне предплечий, до которых не достали солнечные лучи. Светло-розовая, гладкая и блестящая, как живот ящерицы; скрытая от глаз, неприступная, девственная, точно румянец на щеках гимнаста или занимающаяся после ночной грозы заря. Тогда я узнал о нем нечто такое, о чем никогда не додумался бы спросить.

Или все началось в один из тех бесконечных послеобеденных часов, которые мы проводили кто в доме, кто снаружи, в саду, кто в плавках, кто в купальниках; повсюду – измученные жарой тела, развалившиеся тут и там в попытке как-то убить время, пока кто-нибудь наконец не предложит спуститься к камням и поплавать. Близкие и дальние родственники, кузены и кузины, соседи, друзья, друзья друзей, коллеги и, наконец, просто те, кто постучал в дверь спросить, можно ли поиграть в теннис на нашем корте, – все были любезно приглашены отдохнуть, искупаться, разделить трапезу и, если будет необходимо, переночевать в гостевой пристройке.

А может быть, все началось на пляже. Или на теннисном корте. Или во время нашей первой прогулки – в день, когда он только приехал. Тогда родители попросили меня показать ему дом и окрестности, но я, слово за слово, повел его через старые кованые ворота куда-то далеко, к пустырю с заброшенными рельсами, в свое время соединявшими город Б. с городом Н.

– Где-то здесь была станция? – спросил он, глядя сквозь ветви изнывающих под солнцем деревьев и, видимо, таким образом пытаясь завести беседу с хозяйским сыном.

– Нет, здесь никогда не было станции, поезд останавливался по требованию.

Он явно заинтересовался увиденным: пути были очень узкими. Я рассказал ему, что поезд носил королевскую эмблему и состоял из двух вагонов, а теперь в нем живут цыгане – еще с тех пор, как моя мать отдыхала здесь девочкой. Цыгане утащили два сошедших с рельсов вагона в сторону, подальше от железной дороги. Я спросил, хочет ли он их увидеть.

– Давай потом.

Вежливое безразличие. Будто он разглядел мое излишнее и неуместное стремление ему угодить и сразу очертил границы.

Это меня задело.

Тогда он сказал, что хотел бы открыть счет в банке города Б., а затем навестить переводчика, который работает над его книгой для итальянского издательства.

Я предложил съездить в Б. на велосипедах. Но разговор на колесах клеился не много лучше, чем на ногах. По дороге мы остановились чего-нибудь выпить. Погруженный во мрак бар-табаккерия был пуст; только хозяин драил пол резко пахнущим аммиачным раствором. Мы выскочили оттуда так быстро, как только смогли. Одинокий дрозд, сидевший на пинии, выдал короткую трель, но ее мгновенно заглушило стрекотание цикад.

Я долго и жадно пил минеральную воду из огромной бутылки, потом передал Оливеру, потом отпил снова; немного воды плеснул на руку, протер лицо и провел мокрыми пальцами по волосам. Вода была недостаточно холодной и недостаточно газированной, и в горле осталось неприятное ощущение неутоленной жажды.

Чем здесь обычно занимаются? Да ничем особенным – ждут, пока закончится лето. А чем здесь тогда занимаются зимой?

Я улыбнулся, прежде чем ответить, но он догадался сам и сказал:

– Погоди, не отвечай – ждут, когда придет лето, так?

Мне понравилось, что он угадал мои мысли. Выражение «обеденная каторга» он тоже поймет быстрее, чем все прежние постояльцы.

– Вообще, зимой здесь ужасно темно и серо. Мы приезжаем только на Рождество, а в остальное время это настоящий город-призрак.

– И что же здесь делать на Рождество, кроме как жарить каштаны и пить эгг-ног[3]? – Он решил меня поддразнить.

В ответ я снова улыбнулся – так же, как несколько минут назад. Он все понял, промолчал, мы засмеялись.

Он спросил, чем здесь занимаюсь я. Играю в теннис. Плаваю. Развлекаюсь. Бегаю по утрам. Делаю аранжировки. Читаю.

Он сказал, что тоже бегает – рано утром. Где здесь обычно бегают? В основном на набережной. Я могу показать, если он хочет.

И тут, когда он уже начал мне нравиться, я словно получил удар под дых:

– Давай потом.