Назову своей

– Шур, нечаянно принести цветы из кухни, швырнуть в дверь, за которой только-только скрылся муж – не похоже на «нечаянно», согласись, – спокойно проговорил он, наблюдая за бледнеющей с каждым словом Шурой, и продолжил «обличительную» речь: – Плохо… очень плохо. Надо было об голову мне вазу разбить, лучше ночью, сразу по приходу.

– Что? – буркнула Шура своим пальцам на ногах, пальцы ответили нервным подёргиванием.

Игнат вдруг заметил, что они нежного розового цвета, без покрытия лаком.

– Настя меня бы на мушку взяла, как ту белку, а ты всего лишь вазу о дверь разбила. Вы точно родные сестры? – с улыбкой ответил Игнат, смотря на надутую, совершенно растерянную мордашку. Ёж…

– У тебя нет ружья, – буркнула Шура.

– Есть, как и полагается, в разобранном виде, в сейфе. Тебе же не составит труда собрать?

– Не составит, – усмехнулась она в ответ.

– Код сказать? – Игнат нагнул голову вбок, с интересом смотря на Шуру.

Живой интерес к разговору, может быть к марке ружья, а то и к перспективе отстрелить муженьку тестикулы, уверенно побеждал читающийся страх наказания за провинность. Однако, вопрос Шура оставила без ответа. Пришлось продолжить:

– Почему ты разбила вазу, Шура? – Он говорил нарочито спокойно, стараясь не давить.

Ответ Игнат прекрасно знал, любой бы понял на его месте, но хотелось, чтобы Шура призналась, почему поступила так. Признала, наконец, самой себе, что злится. Злится сильно, чертовски! Что от злости сводит пальцы на ногах, шея покрывается гусиной кожей. Что хочется орать, визжать, топать ногами, отстрелить мужу причинное место, а той твари, чьими духами он пропах – голову.

– Почему? – повторил Игнат свой вопрос так же спокойно, чувствуя, что начинает заводиться не на шутку.

– Ты… ты…

– Я?

– Пришёл ночью. Пьяный, со следами губнуш…. помады, – поправила сама себя Шура. – А ещё от тебя разило женскими духами. И… – она замолчала, снова спрятавшись в иголках.

Игнату смертельно захотелось схватить Шуру, швырнуть в воду, как ежа, чтобы расправила тельце под иголками, перестала скручиваться в клубок, прячась от жизни, от мнимого недовольства мужа, от собственных эмоций.

– И? – надавил он.

– Ты изменил мне! Изменил! Изменил! Через месяц после свадьбы изменил! Изменил! – вдруг заверещала Шура.

У Игната закладывало уши, но он позволил ей кричать, визжать, топать ногами, стерпел размашистую пощёчину, которой сама Шура испугалась сильнее, чем Игнат разозлился. Во-первых, заслужил. Во-вторых, любое проявление эмоций лучше, чем сжатые, как пружина, плечики.

– А что я должен был делать? Что? Погрязнуть в целибате? Рукоблудничать? – Игнат посмотрел на Шуру, сознательно изменив слово на приемлемое для жены. – Спать с героической тобой?

– Блуд – грех! – припечатала Шура, тут же рванула в спальню.

Игнат, не разуваясь, отправился за ней.

– Грех, Шура, быть готовой раздвинуть ноги перед мужиком, от которого воротит, только потому, что ему пришло в голову жениться на тебе, а другому уроду – отдать тебя этому мужику, как мешок прошлогоднего картофеля. Грех – не думать о своих желаниях. А всё, что по обоюдному желанию или не желанию – не грех.

– Желаниях? – Шура уставилась на Игната, распахнув глаза. – Каких ещё желаниях?

– Любых, – развёл руками Игнат. – Неужели ты ничего не хочешь? Совсем ничего? Попробовать свежевыловленного краба-стригуна, скупить половину Озона этих твоих бусинок для ободков, сумочку, босоножки, книжку, выучить итальянский, смотаться на выходные в Норвегию? Секса, наконец! Не со мной, бес со мной… – Игнат увидел, как Шура мельком перекрестилась двуперстием, в ужасе глянув на него. – С любым другим, просто так, потому что ты – молодая, сформировавшееся девушка, и желание близости – естественное желание. Неужели ничего не хотелось? Никогда?

– Хочу стать хорошей женой, – буркнула Шура, кажется, не веря самой себе.

Хорошие жены вслед мужьям вазы не бросают. Хорошие жены сидят дома, занимаются домашним хозяйством, рожают детей, а не высказывают претензии о запахе чужих духов от собственного мужа.

– Ты хорошая жена, – вздохнул Игнат и продолжил: – И я не изменял тебе. Хотел. Вовремя остановился.

– Почему?

– Почему хотел или почему остановился?

– Остановился.

– Блуд – грех, – усмехнулся Игнат. – Однажды мне сказали, что тот, кому изменил супруг, не спасётся наравне с изменщиком. Хочу, чтобы ты спаслась, Шура.

Игнат помолчал с секунду, сделал несколько шагов к замершей истуканом жене, осторожно обхватил ладонями лицо и поцеловал в лоб.

Через десять минут он сидел на заднем сиденье служебного авто, отгоняя мысли о сегодняшнем утре и вчерашней ночи. То, что он сказал Шуре – чистая правда. Глупая, идиотская, от которой хотелось ржать в голос над самим собой, но всё равно правда.

Остановил себя ночью Игнат в такси, уже рухнув в умелые ласки Ритки, как в омут. Жаркие, крышесносные поцелуи, жаждущие, жадные движения языка, губ, рук. Тела, которое не просто хотело, требовало своё, как изголодавшийся хищник, почуявший запах плоти.