Назым Хикмет

Трудно было судить по газетам, что происходит на фронте. Младотурецкий триумвират оказался, как это ни печально, ничуть не лучше Абдула Хамида: кроме известий о хорошем урожае да несуществующих победах, ничего печатать не разрешалось. У Назыма-паши были свои источники. Друзья, собиравшиеся в доме, хоть и служили в разных везиратах[7], все теперь носили военную форму. Раз в неделю непременно приезжал в Ускюдар один из адъютантов Джемаля-паши. Военно-морской министр и член триумвирата Джемаль-паша командовал армией в Палестине. Но не оставлял Назыма-пашу своим вниманием — через адъютантов регулярно справлялся о здоровье, передавал поклоны и осведомлялся, не нуждается ли он в чем-нибудь. Как-никак Джемаль-паша был одним из его воспитанников.

Многое дозволялось в дедовском особняке Назыму-младшему. Но когда речь заходила о войне, паша отсылал своего баловня прочь — видимо, считал разговор неподходящим для ушей мальчика. Раздосадованный внук удалялся на женскую половину.

Хикмет-бей, перешедший на службу в министерство иностранных дел, был назначен консулом в Гамбург, и Назым с матерью жили у деда. Мастерская Джелиле-ханым — она была одной из первых турецких художниц европейской школы — служила мальчику убежищем в минуты огорчения. Глядя, как мать смешивает краски, как они складываются на холсте в картину, Назым забывал о своих обидах. И все чаще сам брался за кисть.

Дед считал, что мальчику куда важней овладеть персидским языком, на котором созданы величайшие творения мусульманского духа — поэмы Саади и Хафиза, Аттара и Мевляны. Но внук был строптив и непоседлив — хватит с него школы, где приходится зубрить непонятные арабские стихи корана. И после двух занятий учитель персидского языка от него отступился.

Джелиле-ханым удалось то, что не получалось у Назыма-паши. По вечерам она читала сыну книги по истории французской революции, басни Лафонтена. И, разглядывая картинки, слушая рассказы матери, Назым незаметно приохотился к французскому языку, а затем и к художеству.

Назло деду он без конца рисовал боевые корабли. А однажды написал акварелью крейсер «Султан Селим Грозный», ведущий огонь по врагу. Эта акварель и решила его судьбу.

Зайдя в мастерскую, Назым-паша долго разглядывал серо-стальной квадратный борт крейсера, желтые яблочки разрывов, фигурки матросов на палубе. И решил: раз у мальчика нет интереса к изящной словесности, быть ему военным моряком. Пусть идет по стопам прадеда.

В следующий визит адъютанта военно-морского министра ему была сообщена воля Назыма-паши, и через месяц Назым-младший очутился на острове Хейбели.

…Каждое утро курсанты выстраивались у гранитной набережной. На молу, далеко вдававшемся в море, медленно вздымался по древку зеленый имперский флаг. Назым, родом из Салоник, был самым высоким в роте и стоял на правом фланге. За ним — племянник султана, принц крови Вахид, потом Ниязи, сын младшего офицера, павшего на фронте, Орхан, сирота из приютского дома. Освещенное утренним солнцем море отливало шафраном, маячили на горизонте паруса яхт и дымки пароходов. А в бухте стоял крейсер «Султан Селим Грозный», тот самый.

У матросов и офицеров с крейсера были такие же черные бескозырки с ремешком, что и у Назыма. Кокарда с якорем, звездой и полумесяцем в обрамлении позолоченных пальмовых веточек. Эти бескозырки, нововведение Джемаля-паши, в его честь именовались «джемалие».

Теперь Назым уже знал, что, кроме флага да бескозырок, ничего турецкого на крейсере нет. Вся команда на нем как была, так и осталась немецкой. Только сменила форму да закрасила на борту немецкое название «Гебен». Два года назад этот крейсер вышел в Черное море и открыл огонь по русским судам. Поговаривали, что приказ об этом был отдан без ведома Джемаля-паши немецким адмиралом Сушоном. Но как бы там ни было, именно выстрелы этого крейсера стали для Турции началом злосчастной войны. Теперь же, вместо того чтоб вести огонь по врагу, стоит он здесь, нацелив пушки на Стамбул. А их ротой командует проклятая Курица, толстый маленький немецкий фельдфебель с бесцветными, как солома, волосами.

Может быть, в германском флоте так положено, но они не немцы, чтобы он ругал их на чем свет стоит за каждую плохо выдраенную пуговицу на кителе или неумелый ружейный прием.

Стояла зима. Мокрыми хлопьями валил снег. С утра роту вывели на строевые занятия. С полной выкладкой — ружье на плече, ранец за спиной — Курица гонял их целых два часа.

— Направление — море: бегом марш!

Красный, потный, бежал фельдфебель рядом с ротой, не отставая ни на шаг. Впереди показалось море. Все ближе, ближе. У воды Назым остановился. Не прыгать же разгоряченным в холодную воду?..

— Почему стали? — взвился Курица. — Без команды? Воды испугались, трусливые свиньи!

Он подскочил к Назыму и коротким резким движением ударил его по щеке.