Не ангел

Но, по крайней мере, это был Тед. Не Билли. Все-таки чуть-чуть полегче. Тед уже прожил жизнь. Какую-никакую. Трудную жизнь, если уж начистоту, но было и счастье, и они любили друг друга, видели, как подросли все их дети — ну, кроме одного, — и все были здоровыми и смышлеными. Они с Тедом делили и радость, и близость, а с ними и душевную боль в двух перенаселенных, тесных комнатках. Не все было плохо. Совсем не все, подумала Сильвия, откладывая телеграмму. Она вдруг странным образом успокоилась, гнев миновал при воспоминании о Теде. Он стоял перед глазами так отчетливо, словно был здесь, стоял напротив нее и улыбался, только что вернувшись домой, чумазый после работы, и просил поесть, просил чаю или затаскивал ее в постель, обнимал и, несмотря на их тяжелую жизнь и постоянные тревоги, по-прежнему любил ее и желал, такую худую, невзрачную и бледную.

Бывали, что и говорить, тяжелые времена, но это все выпивка, и Сильвия сто раз все простила Теду, даже поврежденную руку, когда он дал зарок больше в рот не брать ни капли — и с тех пор ни разу не нарушил слова. Ну, разве только, когда уехал. Он говорил, что может дать слабину. Сильвия вспомнила его в день зачисления в армию. Тед сказал тогда, что дети должны гордиться им, должны знать, что отец свое дело сделал. Ну, они и гордились. И она тоже, вопреки всему. Вот Боб Кинг, их сосед там, дальше по улице, так и не ушел, сослался на хромоту. Мавис Кинг чувствовала себя неловко, это точно, хотя и повторяла без конца, что у Боба постоянные боли.

Дети гордились также и Билли, ведь они росли вместе, и вот теперь Билли, такой храбрец, сражается на войне с настоящими солдатами, стреляет, наверное, из настоящих пушек. Но сейчас Сильвии было не до гордости. Она едва выдерживала эту безрассудную, невежественную тупость генералов, которые с молчаливого согласия Их Величеств отправляли семнадцатилетних детей из родительского дома прямо в бой — на верную гибель. Это было преступление, преступление против детей, против матерей, против нее лично. И вся война тоже, вся война. Внезапно Сильвия осознала, что плачет, горько плачет. А ведь ей предстоит еще самое трудное — сообщить детям. Всем детям. Включая Барти.

— Но я ведь даже не попрощалась с ним. — Голос Барти звучал очень спокойно. Она села, пристально глядя на Селию, сопротивляясь попыткам той обнять ее, приголубить, успокоить. — Он даже не написал мне. Ни разу.

— Барти, не мог он тебе написать. Он… он совсем плохо умел писать, ты же знаешь, — сказала Селия, встревоженная тем, что даже в словах утешения ей приходилось принижать Теда в глазах Барти.

— Он мог бы послать мне одну из тех карточек. Или какую-нибудь красивую открытку, какие шлет Билли. А теперь его нет, навсегда, а я даже не попрощалась с ним. Не пожелала удачи, не сказала, что люблю его, ничего не сказала…

— Но, Барти, — помолчав, добавила Селия, — отец действительно тебя любил. Очень. Я знаю, что любил.

— Когда-то любил, — согласилась Барти, и эти слова, как кнутом, хлестнули Селию, — когда я была его дочерью.

Барти встала и вышла из гостиной.

Она плакала в классной комнате, уткнувшись головой в рукав, когда открылась дверь.

— Уходи, — зарыдала она, — я не хочу об этом говорить.

— Мы тоже не хотим об этом говорить. Только не плачь, пожалуйста, — сказал тонкий голосок.

Барти подняла голову и увидела близнецов, стоявших на пороге и державшихся за руки. Их лица были не по годам серьезны, большие темные глаза полны слез, огорчения и сочувствия. Они медленно подошли к Барти, и каждая взяла ее за руку. Адель бесконечно ласково погладила ее по волосам, а Венеция потянулась и поцеловала. В первый раз за все время они хоть как-то проявили свою привязанность, нежность по отношению к Барти, и это было тем дороже, что произошло так неожиданно. Барти попыталась улыбнуться им, сказать спасибо, но слезы снова хлынули из глаз, и девочка опять уткнула голову в рукав. Они долго сидели там втроем: близняшки обхватили Барти своими маленькими ручками, и ни одна из них не проронила ни слова.

— Послушай, Джейми. Я хочу, чтобы ты очень хорошо подумал. Через несколько месяцев Мод и я покидаем этот дом. С няней, моим слугой и шофером.

— Почему? — спросил Джейми.

Он знал ответ, но не хотел слышать его, хотел отдалить тот страшный момент, когда ему придется принимать такое взрослое решение.

— Ну потому.