Не бесите боевых грифонов, или любовь на краю света (СИ)

Грохот, лязг оружия. Крики. Сжимаю кулаки, злясь от собственного бессилия и ярости на того, кто снова затеял какую-то свару. Что?! Крови мало пролили? Сирот мало по королевству скитается? Узнаю кто, сама покалечу, отберу работу у палача.

Ругань Ролана за дверьми и… смех. Взахлёб. Кузен короля на кого-то орёт, а я от пережитого ужаса перестаю слышать слова. И вдруг понимаю, кто это так веселится. Его величество!

Пробираюсь к двери. Всё равно от меня, трясущейся в спальне монсеньора, толку мало. И вообще я себе решительно не нравлюсь. Когда это я успела превратиться в такую размазню?

Да, я, конечно, в одной ночной рубашке, но о репутации уже всё равно думать поздно, не говоря уже о том, что никогда я о ней, собственно, и не задумывалась раньше, так что нечего и начинать!

Приоткрыла дверь, выглянула. Король Альфред. В лёгкой зачарованной кольчуге с обнажённым мечом хохочет, аж слёзы брызжут из лазоревых глаз.

– Что происходит? – спрашиваю.

– О-о-о-о, – моё появление вызывает восторг.

Его величество убирает меч в ножны, начинает хлопать себя по ногам и сгибается пополам. Веселится, значит.

Ему бы пару хороших затрещин, чтобы в себя пришёл. Но… Король всё-таки. Я пожимаю плечами, беру кувшин с водой и исключительно из уважения к короне не выплёскиваю в лицо, а набираю в рот, изображая фонтан.

– Джоан!

– Что случилось?

Труба и топот смолкли – в замке вдруг стало совсем тихо.

– Тебя похитили!

– Кто? – изумилась. – Меня? Ролан? Нет, я сама… О…

Поняла, что сказала. Альфред хотел было загоготать снова, но сдержался, покосившись на кувшин у меня в руках.

– Ну кто бы знал ещё, – он кивнул на салфетку, что лежала на столике и, дождавшись, когда я её милостиво подам, стал вытирать мокрое лицо. – Ты же записку не оставила.

Я вздохнула. Стыд-то какой… Потом представила, как пишу:

«Его Величеству, королю Альфреду.

Не беспокойтесь! Я у Ролана. Срочный вопрос по поводу чепчика. А ещё мне очень надо. Вернусь поздно, не ждите!

Джоанна».

– Девчонки проснулись – тебя нет. Подняли тревогу.

– Но… у меня в покоях была служанка. Почему она?

– Сменилась, решила не связываться, кто знает. Рад, что вы помирились. Ролан был вчера сам не свой.

Милосердная! Какой ужас. И как теперь девочкам в глаза смотреть?

– Ты такая потешная, когда краснеешь, Джо, – глаза короля сверкнули озорным огнём. – Наряд невесты тебе будет к лицу.

– Не замок, а полное безобразие! – зарычал Ролан, входя. – Что у меня за жизнь, а?

– И не говори, – вздохнул король. – И у меня, знаешь ли, на утро были планы получше боевой тревоги.

– Королеву я предупредил, – нахмурился Ролан. – Девочек тоже. Одежду служанка сейчас принесёт.

И вдруг захохотал. Я с надеждой покосилась на кувшин с водой, прекрасно помогает от мужских истерик.

– Водички? – участливо спросил король. – Знаешь… о своих планах жениться ты заявил громче всех.

Король окинул нас совершенно издевательским взглядом и вышел.

Монсеньор вздохнул.

– Рой, – вдруг сказал он. – Джо, я прошу называть меня по имени.

– Оно у тебя все-таки есть? – рассмеялась я.

Он сначала нахмурился, потом прижал к себе и прошептал:

– Представь себе.

Подхватил меня на руки и закружил по спальне:

– И у меня были совершенно другие планы на это утро.

– А именно, – не дала я себя отвлечь. – Найти чепчик, Мадлен и навестить герцогиню Норфолк.

– Джо, ты невозможна!

Глава двадцать четвертая

Уголь скользил по белой гладкой бумаге чёрными бархатными мягкими линиями. Он крошился и пачкал край белой блузки. Прядь каштановых волос выбилась из причёски, но молодая жена Норфолка этого не замечала: она была слишком увлечена процессом. Поджатые губы, нахмуренный лоб. По столу разбросаны уже готовые рисунки, на каждом высокий силуэт служанки в форменном платье с разных ракурсов. Они выплывали из дымки растёртой пальцами угольной крошки, словно смутные воспоминания того страшного дня.

– Вы так смотрите, Джо, – художница остановилась, заметив, что за ней слишком пристально наблюдают.

– Просто… – я смутилась. – Просто не знала, что вы так хорошо рисуете.

– Отец поощрял мою страсть к рисованию. Дарил карандаши, кисти, краски, альбомы. Радовался, когда я приносила рисунок с прогулки. Мы обсуждали, насколько он хорош. Папа прекрасно рисовал сам. Иногда. Редко. Он всё время был занят на службе. Но иногда мы выезжали на пленэр вдвоём. Это было самое счастливое время. Он предал корону и его казнили, но… Это не значит, что он был плохим отцом.

– Конечно, нет.

Это всё, что я могла сказать: ком застрял в горле. Никому и в голову не могло прийти, что дочь отступника может хранить дорогие сердцу воспоминания о родном отце, никак не связанные с тем, кем он был по отношению к короне, и каких придерживался политических взглядов.

– Знаете, – она вдруг улыбнулась и посмотрела на меня. – Мне сейчас даже стыдно, честное слово.

– Почему? Он же ваш отец.

– О, нет. Я не об этом.

– О чём тогда?

– Её величество чуть не погибла, отравитель на свободе, муж в подземелье, мы все в опасности, а я…

– А вы?

– Радуюсь возможности порисовать, как ребёнок!