Не бойся тёмного сна

– Но разве он не твой приятель?

– Сегодня я увидел его впервые. Просто узнал, что он

работает в какой-то прогрессивной форме, вот и подумал,

что тебе будет интересно. Вчера связался с ним и

договорился о встрече. А творчество его мне не

понравилось.

Нефедов лишь усмехнулся про себя: они тут еще и не

нравятся друг другу.

– И что же тебе не понравилось?

– Но разве это может называться литературой?

Литература – это, прежде всего, книга…

– Книга?! – с удивлением воскликнул Нефедов,

почувствовав, что вся его симпатия мгновенно

повернулась к старшему восстановителю. – И ты

119

произносишь это слово?! Да ведь я сам боялся спросить

тебя о том, зачем они вам сейчас?

– Мне ли тебе это объяснять? – даже с некоторым

недовольством, словно не веря в искренность его вопроса,

сказал Юрий Евдокимович, – книга она и есть книга…

Книга из категории тех же вечных категорий, что и

колесо… Что еще добавить к тому же колесу? Главные

изобретения человечества абсолютны

Василий Семенович просто не имел право на еще

больший восторг – это было бы уже не по-мужски, но в

душе он чувствовал нечто похожее на тихое торжество.

Ничего тут не поймешь – здесь писатель может понять его

лучше, чем те люди, которые по крупицам собирали его

внутренний мир, а восстановитель лучше писателя

понимает, что такое книга.

Теперь Нефедов даже с неким превосходством, как

человек, получивший подтверждение в справедливость

самых высших истин, смотрел на этот пригород с

домиками и лужайками, с обыкновенными приусадебными

участками, занятыми малиной, смородиной, фруктовыми

деревьями, грядками морковки и лука. Значит, и недра

этого пасторального пространства были пронизаны ходами

различных транспортных и снабжающих систем,

наверняка, действующих здесь так же мгновенно, как и в

городе. Уже подходя к станции леттрамов, Василий

Семенович увидел впереди себя пасущуюся корову и даже

остановился.

– Ты глянь-ка, – неожиданно для старшего

восстановителя, по-детски улыбнувшись, сказал он, –

прямо-таки копия нашей Зорьки. Надо же, чтобы какую-то

корову помнить всю свою жизнь. А как же кормилица… А

коров-то вы, кстати, доите?

– То есть, как это доите?

– Руками. Ну, получаете от них молоко?

Юрий Евдокимович отчего-то смутился.

120

– Боюсь, что ни одна корова не поняла бы нашего

намерения…

Василий Семенович даже остановился.

– Что значит «не поняла»?

– Но ведь мы же можем с ней общаться. Конечно, не на

человеческом языке. Но мы их понимаем. А они нас,

потому что всегда живут рядом. Особенно в этом

преуспевают, конечно, собаки. Но сейчас бы, пожалуй, и ни

одна корова не поймет, чего от нее хотят. У нас ведь никто

никому ничего не должен. Нет такого понятия. Особенно

если одно в обмен на другое.

Некоторое время Нефедов стоял, ничего не понимая.

– Нет, жизнь вас не колотила! – сказал он, наконец. – И

вы совсем тут озверели…

Теперь уже опешил старший восстановитель.

– Как это «озверели»? – спросил он.

– Да так! – махнул рукой Василий Семенович, не в

силах это объяснять, и первым пошел по уже знакомой

тропинке. – Нет, – громко рассуждал, этот вполне молодой,

но вдруг по-старчески забрюзжавший человек, – коров они

тут, видите ли, не доят, они их тут понимают… Но я же

пил здешнее молоко, – вспомнил он, совершенно забыв

объяснение об истинном происхождении животных

продуктов, – молоко, как молоко. Меня не обманешь. И

кого же они тогда для меня подоили?

Юрий Евдокимович, идущий следом, давился смехом и,

прикрыв ладонью лицо, смотрел в сторону, чтобы не быть

случайно пойманным. Нефедов снова озадаченно

остановился и повернулся к мгновенно посерьезневшему

старшему восстановителю.

– А мясо? – сказал он, и снова махнув рукой, пошел

дальше. – Да какое тут, к черту, мясо, если коров не доят…

Интеллигенты…

Юрий Евдокимович шел, уже утирая слезы. Он

понимал, что его подопечный, шагающий сейчас среди

121

зелени далекого века, совершенно запутался во временах.

Эта корова мгновенно увела его в сторону. Очень скоро

дошло это и до Нефедова. Он оглянулся и теперь они уже

оба, схватившись от хохота за животы, повалились в траву.

– Ох, коров не доят! – постанывая от хохота, кричал

Василий Семенович.

– Ох-о-хох, совсем тут озверели! – почти что с каким-то

неожиданным визгом вторил ему четырехсотлетний

старший восстановитель.

И этим хохотом жители таких разных и далеких веков

были совершенно одинаковы. Во всяком случае, корова –

единственная свидетельница их внезапного веселья,

которая перестав жевать, с недоумением смотрела на этих

молодых людей, мнущих ее траву, ни за что бы не

различила их, не смотря на ее передовой коровий

интеллект сорок четвертого века.

Прохохотавшись, Василий Семенович, не стал сразу

подниматься, а, раскинув руки, еще с минуту полежал на

спине и, глядя мимо снующих леттрамов, в такое

необычайно прозрачное небо, что было даже не понятно

каким образом оно может своей прозрачностью закрывать

звездную бездну за ним. Жизнь! Это и есть жизнь!

Оказывается, она может быть и такой! «Бог мой, – подумал

Нефедов, – а ведь об этом еще никто не знает, кроме меня».

На минуту он сам же и удивился – как это не кто, если

сейчас живет столько людей! И тут же поправился – никто