Не будь дурой, детка! (СИ)

— Я безумна…

Роман Владимирович с трудом улыбнулся, он еще не восстановил прерывистое дыхание:

— Ничего… Сегодня тебе можно немножко побыть безумной… Хотя, — он снова улыбнулся, — надеюсь, ты и с приступом внезапного слабоумия вспомнишь, в каком номере Оттавия тебя поселила.

— В номере? — Даринка с трудом соображала. — А! В номере… На втором этаже… Я не помню… А зачем нам номер?

Савелов рассмеялся:

— Родная, если ты всерьез собираешься порадовать персонал ресторана эротической сценой, то давай это сделаем чуть позже. Видишь ли, на данный момент я категорически против соглядатаев. Ну! — он потеребил Даринку, видя, что та медлит. — Ты собираешься вспоминать место своего пребывания, или мне Оттавию разбудить?

А Горянова сидела у него на коленках и мучительно раздумывала: вести его к себе в номер или нет. Если да, то она перейдет Рубикон. Судя по сегодняшним событиям, она вляпалась в Савелова всерьез и надолго, и ее серьезно страшило это чувство к Роману. Спущенное с поводка, оно вряд ли само вернется под бдительный контроль разума. «От страсти хорошо умирать, а жить нужно при более низких температурах», — в одном из интервью сказала Виктория Токарева. И это была та самая философия, которая всегда позволяла Горяновой выходить из любовных отношений с высоко поднятой головой. А сейчас Горянова именно умирала. Погибала от неконтролируемой страсти к Роману. Неужели ей придется смириться с тем, что она любит его сильнее и беззащитнее, чем он ее. Все ее тело стремилось раствориться в нем. Да что тело! Душе хотелось раствориться в нем. Но ведь женщины, которые растворяются в своих мужчинах, всегда теряют самих себя и остаются у разбитого корыта…

Савелов больше не торопил Горянову. Он внимательно смотрел на нее, сначала недоуменно, потом нечитаемо, потом с усмешкой. И когда Горянова вдруг вспомнила о том, что он ждет ее ответа, времени прошло значительно.

— Разрабатываешь пути к отступлению, Горянова? — Савелов заговорил медленно и вкрадчиво. — Напрасно! Мы можем сделать вид, что все это просто сон. Ты сейчас поднимешься к себе в номер, поспишь часика два, а в шесть часов, как ни в чем не бывало, встретишь меня на парковке. И снова будем жить, как прежде. Ты ярко, а я … без тебя.

Горянову резанули его слова. Это его «без тебя». Она оторвалась от своих душевных терзаний и вся потянулась к нему. Потому что было что — то в этом тихом и вкрадчивом голосе такое…

— Если мужчина не бьет по башке дубиной, — усмехнулся Савелов, — и не тащит в пещеру на плече, то женщина для него пустое место? Так? Или же если не поет ежедневно слезливых серенадок под балконом и не кричит на публику о страсти, его постигшей, то у него и чувств нет? Да?

Савелов попытался снять Горянову со своих колен, но та вцепилась, не оторвешь. Он помолчал, а потом добавил с трудом и очень тихо:

— О любви легко говорить тому, к кому ничего не испытываешь. А если действительно дорожишь этим словом, то выдавить его из себя не можешь… Даже если оно все время крутится на языке…

У Горяновой задрожали губы:

— Ну откуда я тогда узнаю, что нужна тебе, Ром? Если ты ничего не говоришь и ничего не делаешь?

Роман прижал ее снова к себе и выдохнул в висок:

— Дать дубиной по башке и в номер потащить?

Даринка против воли рассмеялась:

— Нет! Не нужно дубиной…

— А как? — Ромка снова стал собой и улыбался снова так светло, нежно, что сердце защемило. — Все за тебя решить? Не слушая тебя? Увезти в тундру, чтобы не сбежала?

— Не нужно в тундру, там холодно! — Даринка теперь сама уткнулась в Ромку и теперь шептала ему почти на ухо. — Просто ты никогда не давал понять, что я нужна тебе… Всерьез нужна…

— А я и сам этого не знал…

Горянова отпрянула:

— Как не знал?

— Вот так, — Роман Владимирович был более чем серьезен. — Пока ты чуть не погибла этим летом… Не знал.

Даринка растерялась на мгновение, но зато потом выдала:

— Ну! А когда узнал… Почему молчал?! — искреннему возмущению не было предела.

Савел свел брови и тряхнул девушку:

— Горянова! Я сейчас тебя поцелую в лоб аккуратно, но больно! Чтобы память твоя плохая, девичья, вернулась.

Даринка недоуменно застыла, совсем не понимая, чего это Роман Владимирович вызверился.

— А когда бы это я успел тебе сказать? Когда? Кто на мои звонки перестал отвечать? Не ты? — повысил голос Савелов. — Два месяца, как проклятый, читал твои издевательские эсэмэски. Думал, вернешься, поговорим. Ты вернулась. Я тогда, как подросток озабоченный, весь день только и ждал, когда тебя увижу. И ты вроде даже рада мне была. Расчувствовалась, коленку мою гладила. Вот только руку свою, когда мы в ресторан пошли, просто с силой вырвала из моей, словно я чудовище какое. И губы весь вечер кривила…

— Ну, — Горянова потупилась, — я смутилась тогда…очень…

Казалось, что Савелов с трудом сдерживается:

— Это ты смутилась? Ты вообще знаешь, что такое смущение, Горянова?

— Знаю, — буркнула в ответ.

— Ладно, — примирительно кивнул шеф, — пусть это будет смущение. Зато потом быстренько завела себе болванчика чугунного… Это тоже ты сделала от больших чувств ко мне?

Даринка обиженно засопела: