Не будь дурой, детка!

Они ехали молча. Казалось, что машина движется совсем черепашьим шагом. Горянова сначала глазела по сторонам, впитывая родные образы. А потом переводила взгляд, цепляясь за красивые руки с неизменными дорогими часами, уверенно правившие машиной. Смотреть на водителя Горянова почему — то отказывалась. Видимо, она просто отвыкла от близости красивых мужчин не армянской наружности. Даринка усмехнулась, подумав, что тетушка Ануш была бы ужасно довольна ею, ведь Горянова сейчас ведет себя как воспитанная армянская девушка — смотрит долу и молчит.

Даринка даже представила себе, как тетушка Ануш довольно кивает ей, чуть выглядывая из — за двери, и с придыханием шепчет:

— Да им дуре галис!**

Горянова не смогла сдержать улыбку. И почувствовала на себе осторожный, удивленный истоминский взгляд.

— Вспоминаешь что — то хорошее? Или ты просто так рада меня видеть?

— Чи ги дем… — ответила по-армянски, не задумываясь, Даринка и, спохватившись, поправилась, переводя фразу на русский: — не знаю!

— Чи ги дем, значит… — повторил Истомин. — А я полагал, что ты в Воронеже была, а не в Дубае.

— Это армянский! — возмутилась Горянова.

До Даринкиного дома оставалось минуты две — три, и это расстояние они проехали молча.

— А ведь я скучал по тебе, Дарина, — сказал серьезно Истомин, когда они уже стояли у ее подъезда и когда громыхающий тяжелый чемодан вновь перекочевал из уютных недр багажника на грешный дребезжащий асфальт.

Горянова покачала головой и вздохнула:

— Давайте не будем портить такое прелестное утро старыми историями. Спасибо, что подвезли!

Она помахала рукой Истомину и, не дожидаясь, когда он сядет в машину, пошла домой, пробурчав себе под нос:

— Вряд ли, Альгис Саулюсович, вы скучали по мне так сильно, как говорите. Иначе я дней десять, не меньше, утешала бы по телефону рыдающую Резенскую.

* Буду скучать без тебя

** — Это мне нравится! (армянский)

Глава 9

На работе Горяновой устроили встречу. Грандиозную. Были фейерверки, правда вакуумные и безопасные, и не фейерверки совсем, а так, огромные хлопушки, начиненные разноцветной фольгой, но в целом, все гремело, сверкало, прямо, как на День города. Импровизированный шведский стол с качественным алкоголем и неизменным тортом и бутербродами сразу притягивал к себе внимание размерами и ассортиментом. И было понятно, что скинулся не только ее отдел, но и дизайнерский, и даже бухгалтерия. Они, кстати, подтянулись буквально через несколько минут. Офисные мальчишки лезли целоваться, особенно усердствовали Пашка Волков и Савва Маркелов, который не успевал повторять, что без Горяновой на работе скука смертная, не с кем выпить, не с кем и словом перемолвиться: все стали слишком чинные, вежливые, а если и говорят крепкое словцо, то прикрывая стыдливо рукой поганый рот.

— В общем, — подвел итог Маркелов, — без Горяновой офис не офис, а монастырь!

И хапнул сразу без закуски граммов сто пятьдесят отменного коньяка. Какая уж тут работа? Народ гудел. Даринка устала рассказывать налево и направо о своем воронежском житье — бытье. Особенно заинтересовала народ история с отменной планировкой трехсотметровой квартиры и всякие подробности, связанные с попыткой несознательных работников бесплатно урвать стройматериалы. Эти попытки, естественно, пресекала «денно и нощно» стоящая на страже имущества Самвела Тимуровича ваша покорная слуга — Даринела Александровна. Женщины с придыханием слушали истории из жизни богатого мальчика Левона Гогеновича, смеялись над его несмелыми попытками заменить чугунную ванну, зацементированную намертво в полу, на акриловое джакузи. Замирали, когда Горянова, хохоча, рассказывала о его ежевечерних профессиональных консультациях, которые он норовил проводить с Горяновой исключительно наедине, и как тетушка Ануш кинула в него в сердцах расшитую ею подушку и сказала без мамы не приходить. И этот великовозрастный воспитанный мальчик больше не приходил один, а только в сопровождении брата, который неизменно стоял у двери, пока Даринка разъясняла горе — дизайнеру, почему нельзя сносить несущую стену, даже если этого очень — очень хочется.

Когда градус радости коллег достиг нужной кондиции, прижившийся совсем недавно в офисе сисадмин Володька Голдник врубил Меладзе. И весь офис нестройным пьяненьким хором запел:

— Но я тысячу раз обрывал провода, сам себе кричал — ухожу навсегда, непонятно, как доживал до утра, — и заканчивали в орущий унисон: — Салют, Дара!