Не будь дурой, детка!

— А что будешь делать, если проекты не пойдут? И твои четыреста так и останутся — ничем? А ты уже влез в долги, Ром… В большие долги! Ты уже влез…

Страшная реальность, та самая, в которой сейчас жил Савелов, та самая, о которой никто даже и не подозревал, затопила Горянову осознанием жутких перспектив. Блин, а она — то даже не представляла всего того груза, в котором сейчас жил Роман. По нему и не видно было ничего: всегда спокоен, сдержан, оптимистичен. А ведь Савелов может все потерять, умница и трудяжка Савелов может остаться ни с чем! И это более, чем реальность! Как он тогда? Что будет делать? И уже нельзя ничем помочь, маховик запущен, остается только ждать и надеяться. Видимо все, о чем она сейчас думала, отразилось на ее лице: неподдельный ужас, понимание происходящего, глубокий страх.

— Вот только не нужно истерики! — сначала разумом попытался успокоить девушку Савелов, но разве Горянову остановишь? Она же во всем тайфун — и в работе, и в панике. Паникерша, в общем!

Испуганная, растерянная, дрожащая, она мало походила сейчас на себя.

— Да что ж такое! — Савелов быстро, резко, сильно вместе со стулом придвинул Горянову к себе, очень крепко обняв девушку. — Ой! — вдруг заговорил он с ней ласковым шепотом прямо в макушку. — А у нашей Подарёшки глазки округлились, сейчас вылезут! И останется наша Подарёшка лягушкой лупоглазой. Навсегда! Потому что базедова болезнь лечится, а дурь нет!

И Горянова против воли рассмеялась. В сильных и теплых Ромкиных объятиях Даринка тяжело дышала, успокаиваясь. Савелов медленно отпустил ее, и, ласково заглядывая ей в глазки, не удержался, чмокнул в нос.

— Все будет хорошо, Дарёш, — шепнул он ей. — Ну! Не бойся так за меня… Все будет хорошо, — и добавил: — В любом случае, на твою квартальную премию и на декретные для Завирко я деньги найду.

Даринка снова рассмеялась. Её утешали. А ведь это не ее, а Савелова нужно было утешать.

— Ну, все? — спросил он, отпуская Горянову. — Успокоилась? Поверила в торжество справедливости и гармонию мира?

Даринка кивнула.

— Вот и отлично! — он встал. — Поехали, домой закину.

Они уже сели в машину, как Горянова попросила:

— Ром, давай все — таки в Гродинку!

И когда он покачал головой, не соглашаясь, повысила голос:

— Нет, мне нужно в Гродинку, Ром! У меня дома нет флешки! Мне край нужно вечером Олькино подбить.

Савелов посмотрел на нее тяжело:

— Давай ты домой поедешь, Горянова! Дотерпит все до завтра!

Но она была непреклонна: Гродинка — и все тут!

— Вот упертая, хоть кол на голове теши! — разозлился по — настоящему Савелов.

Они ехали в машине молча, но Горянова никак не могла перестать думать о Ромке, о Гродинке, о зависших проектах. Стала мысленно подсчитывать, сколько в долгосрочке, а сколько на выплатах. Стала вспоминать, сколько бюджетников, а сколько коммерческих в разработке. И картина ей не нравилась. Плохая была картина: мазня! Она все время хмурилась, глядя в окно.

— Хватит! — рявкнул Роман, уже паркуясь.

Он развернулся к Даринке и сейчас был действительно в ярости:

— Вот ведь выбесишь кого угодно! Даже меня! Значит так, Горянова: со своими делами, я разберусь сам! Сам! Ты меня слышишь? Не хватало только твою мордочку со всей вселенской печалью лицезреть! Ты не плакальщица на поминках! Нечего у народа хлеб отбирать. Гродинка, слава Богу, еще жива и здорова! — и добавил резко — Лучше со своими проблемами разберись, Горянова. А то мои проблемы деньгами решаются, а у твоих — плата покруче будет.

Даринка недоуменно застыла.

— В смысле?

— В смысле — щи скисли! — ох, и злющий был у Ромки тон.

Савелов мрачно отстегнул ремни безопасности — свой и Даринкин, но не спешил выходить:

— Не понимает она, актриса погорелого театра!

— А зачем ты так со мной разговариваешь? — растерялась девушка. — И вообще, можешь нормально объяснить, что ты имеешь в виду? С какими своими проблемами я должна разобраться? У меня нет никаких проблем…

Савелов молчал, мрачно разглядывая Горянову, и девушка с ужасом понимала, что шеф с трудом удерживает какие — то грубые, резкие, и даже жестокие слова.

— Ты… ты о чем говорил, Ром?

— Не о чем, а о ком! — выдохнул решительно и сурово. — О чугунноголовом твоем…

— О чугунноголовом? О Егорове?

— Да! Ты с ним уже заигралась… не находишь?

— Заигралась?

Никогда Савелов не повышал на Даринку голос, а здесь…

— Да! Заигралась! Чего смотришь обиженно? Тебя же воротит от него, Дарин, воротит! От его контроля, от джипа его черного от него самого! Воротит! Неужели не замечала? Нет? А как ты на часы смотришь, когда к пятерке стрелка подходит, и вздрагиваешь? Не замечала? Как цветы его прячешь подальше ото всех, как за жалюзи их убираешь, чтобы не попадались лишний раз на глаза. Как на такси по объектам разъезжаешь, чтобы не попасться на досуге. Это ты считаешь нормальным? А? Ты сама на себя перестала быть похожей. И я не об одежде сейчас говорю, а о тебе! Ты, честная, открытая девочка, ты врешь теперь бесстыдно, изворачиваешься, лепечешь что — то в свое оправдание в телефонную трубку! Смотреть противно!