Не будь дурой, детка!

Даринка дышала с трудом, потому что Ромкины слова больно ранили, добираясь до самого нутра, наотмашь били. И говорят, что сердце леденеет, так вот это сейчас про нее. Правда, леденеет, словно сжимает его что — то холодное, мерзкое. Неужели все так? Неужели?

— И как ты не понимаешь? — продолжал Савелов. — Ты же всегда была умной девочкой, так почему связалась с самым настоящим чугунноголовым идиотом? И ладно бы, если этот чугунноголовый тебе действительно нужен был. Тогда нет проблем! Я бы и слова не сказал. Живи и радуйся! Но смотреть на тебя такую! Нет сил! Жалко и стыдно на тебя смотреть, понимаешь, жалко, Дарина!!!

Горянова выдохнула, она пыталась очень спокойно смотреть в синие глаза шефа, но получалось с трудом:

— Значит, Вы меня жалеете, Роман Владимирович? Вот спасибо! Поклон Вам низкий за заботу…

— Не ерничай! — оборвал ее злющий Савелов. — Если я этого не скажу, то кто скажет? Завирко только могла, да та не видит, в кого ты превратилась. А остальные только и могут, что злословить по углам.

Он вздохнул и почему — то снова, словно на автомате, завел машину, регулируя уровень подачи тепла в салон.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива! — сказал он уже существенно тише и спокойнее. — Счастлива!!! И все! Мне больше ничего не надо! А ты вечно выбираешь себе каких — то уродов.

— Уродов?

— Да! Один тюфяк тупой, которого вести нужно было за ручку, другой болван чугунноголовый, который ничего вокруг не замечает и только ломает тебя!

Даринка все это время не отводила от Ромки глаз. Но как же ей хотелось просто встать и уйти, ничего ему не объясняя. Но было сейчас так больно, что она просто замерла, собираясь с силами, которых не было. «Молчи, Дариночка, молчи, — уговаривала она себя, — только не отвечай, Дариночка, только не отвечай!» Она очень боялась расплакаться сейчас перед ним, потому что все, что говорил Роман, было правдой, той самой правдой, которую она в себе так основательно и так малодушно прятала. Но вместе с болью просыпалась и ярость. Ярость давала силы. Горянова выпрямилась навстречу еще большей боли.

— Да! — мстительно выдохнула она. — Пусть я выбираю идиотов, ты прав, Рома, ой, как прав, — она вся подалась вперед. — Но я выбираю из тех, кто, в свою очередь, выбирает меня. Это обоюдный процесс, Ромашка! Обоюдный! Для этого нужны двое, Ромулечка! Двое! Свободная воля двоих… Тех, кто не сомневается, кто идет навстречу друг другу! Идут навстречу! — голос предательски дрогнул: ярость — лекарство краткосрочное.

Но Горянова держалась:

— И что делать, Ромусик, если нормальным парням я не нужна? Что мне делать? Я не нужна обычным парням! Да что говорить — вон тебе, Ромуальдо, я тоже не нужна…

Даринка последними усилиями удержала слезы, у нее даже получилось говорить без дрожи:

— Кто угодно нужен тебе, кто угодно… Но не я…. Тебе же я не нужна, Ром? Совсем не нужна… Зайки нужны. Киски нужны. Рыбки… Для них ты не стар, открыт к приключениям, для них твое сердце нараспашку, а для меня… для меня — ты уже в возрасте… и вечно кем — нибудь занят, — она говорила это, но ей было безумно стыдно. Стыдно и больно, словно она навязывается. Ляяять! Тут бы захохотать, как безумной, и сбежать, но не получалось даже губ растянуть, не то, что двинуться.

Даринка с трудом отвернула в сторону голову. В лобовом стекле было видно, как напротив Гродинки паркуется черный джип. Горянова непроизвольно вздрогнула. Осознав, что действительно вздрогнула, она невесело рассмеялась:

— Почему это я выбираю чугунноголовых? — девушка опустила глаза вниз и прошептала еле слышно: — А кого мне выбирать, Ром? Ты ведь давно уже кем — то выбранный… А я девушка, я семью хочу, детей. Видимо, сильно хочу, чего себе врать — то, — удалось грустно усмехнуться. — Вон как хочу, что даже на суррогат согласна. Главное, чтобы не оглядываться по сторонам и от телефонных звонков холодным потом не покрываться.

Даринка дернула ручку, чтобы выскочить на улицу. Ей так хотелось свежего воздуха, хотелось уйти куда — нибудь далеко. Нет, даже не уйти, а уехать. Да, уехать далеко. Улететь. Питер вполне подойдет. Питер вполне подходит для жизни. Одинокая девушка в Питере. Звучит романтично. Одинокая девушка в Питере. Звучит как песня. Одиночество вообще хорошая штука. Иногда одиночество — очень правильный выбор! Кто не ценит одиночества — идиот! Это же свобода! Да, правильно, одиночество — это истинная свобода. А с ней Горянова справится. Она всегда со всем справлялась.

— Occhio non vede, cuore non duole, — даже итальянскую пословицу, что недавно учила, успела тихо произнести, автоматически, как прилежная ученица, также тихо переведя: — Глаза не видят, сердце не болит.

Даринка дернула ручку, чтобы выскочить на улицу… Роман Владимирович успел быстрее. Двери были в мгновение заблокированы, каким — то невероятно быстрым резким движением Савелов, сильной рукой вжав девушку в кресло, пристегнул Горянову. Машина сорвалась с места.

— Дайте мне выйти, Роман Владимирович, — сказала она спустя минуту, и слова ее были еле слышны.

— Ага! Сейчас! Выйдешь!

Машина продолжала быстро ехать.