Не буди девочку! До утра...

Хотя Эрик носит немецкую фамилию Эппельбаум, усечённую русскими друзьями до прозвища Эпп, в его родословной числятся не только выходцы из Германии. Его бабушка и дедушка по материнской линии познакомились на Северной Двине. (Может, генетическая память и влекла молодого человека на её берега?) Блюма Столпер — дочь главного механика крупнейшего в СССР целлюлозно-бумажного комбината — жила в единственном каменном доме посёлка Арбум-будущего города Двинск, а Альберт на окраине, в бараке, на Немецкой улице. Но поскольку школа была одна, еврейская девочка и немецкий паренёк не могли не встретиться. Их любовь не получила родительского благословения ни со стороны Эппельбаумов, ни со стороны Столперов. Тем не менее союз оказался счастливым, дав жизнь матери Эрика. Старики Столперы и молодёжь продолжали жить в «сталинке», когда одну из квартир в их доме, на тот момент переставшем быть единственным каменным строением, получила многодетная семья Сидоровых. Их старший сын Алёшка, как-то выйдя во двор за младшими братьями, приметил девчонку с чёрной папкой для нот и понял: эта та самая пианистка, которая живёт в квартире над ними. Несмотря на соседство, шансов подружиться с девочкой-припевочкой, как окрестили её Сидоровы, имелось немного. Если бы не коммунистический союз молодёжи. Оба активисты. И однажды вместе отправляются на конференцию в областной центр. По окончании школы Нина поступила в МГУ на факультет журналистики. Алексею не хватило проходных баллов, и он вернулся в посёлок. Теперь они виделись только во время каникул, которые Ниночка проводила с родителями. Казалось бы, их пути разошлись. Но Алексей Сидоров оказался упёртым малым. Отработав два года на комбинате и закончив школу рабочих корреспондентов при многотиражной газете «Бумажник», паренёк поступил на так называемый «рабфак». Здесь рабочая молодёжь со всего Советского Союза пополняла багаж знаний до уровня, достойного МГУ. Поначалу земляки общались урывками, ведь к тому времени, когда Алексей стал дожидаться свою зазнобу у памятника Ломоносову в факультетском дворике, она была третьекурсницей. Но спустя год бывший «рабфаковец» поселился в студенческом общежитии в Черёмушках. Нажарив сковороду картошки, молодой человек стучался в комнату Нины и приглашал её на ужин. Единственная дочка главного механика могла позволить себе ежевечернее посещение кофейни Дома аспиранта и стажёра, но почему-то не пренебрегала этими трапезами.

Получив диплом, Нина развязала руки родителям. Они занялись подготовкой документов к выезду в ФРГ, где к тому времени уже обосновалось почти всё население немецких бараков посёлка бумажников. Нинин отъезд был предопределён, а разрыв с Алексеем не подлежал обсуждению. Молодые устроили прощальный вечер, который плавно перешёл в ночь. Тогда и был зачат Эрик. В результате родители уехали без неё. Новорожденный не унаследовал ни монументальный нос Столперов, ни заострённый Эппельбаумов, ни сидоровский кнопочкой. Нос оказался римским. Мать с радостью отметила, что сынок похож на молодого патриция из музея изящных искусств имени А.С. Пушкина, бюсту которого она тайно поклонялась. Получается, что склонность увлекаться давно покинувшими этот мир персонажами, Эрик унаследовал по материнской линии, как впрочем, и фамилию.

Рождение сына совпало с публикацией в журнале первой повести Алексея Сидорова. У пары начался счастливый период совместной жизни. А у Эрика — золотая пора детства.

Она всегда ассоциировалась у него с цветущим яблоневым садом Донского монастыря, рядом с которым чета Сидоровых-Эппельбаум снимала комнату. Соседом по коммуналке был дядя Олег — будущий отец Авель.

— Да, Россия — страна большая. Это вам не Германия! — Пиво развязывает Алексею Ивановичу язык. — Вот недавний случай…Доставил я клиента и стою…Вдруг в зеркало заднего обзора — два афронемца цвета кофе с молоком. Он — в очках, с бюргерским животиком, но в ореоле кудрей. Она — типичная пожилая фрау, без косметики, в немарких брючках, но с крупными кольцами в ушах. Колоритная, скажу тебе, парочка. Однако нос держу по ветру. Предельная тактичность и деликатность в обхождении. А то, сам знаешь, можно и обвинение в отсутствии толерантности схлопотать.

— Ну это ты сгущаешь краски, папа!

— Не скажи, друг мой! — Когда отец был под шофе, он называл Эрика именно так, — Германия отягощена виной перед значительной частью человечества. — Алексей Иванович делает паузу, а потом его подхватывает течение очередной мысли и начинает относить в сторону: — Но германский гений в том и состоит, чтобы даже из этого деструктивного чувства извлечь пользу.

— А что твоя парочка? — сын пытается вернуть монолог в русло изначальной темы.